СОЛО НА "УНДЕРВУДЕ"
Вышла как-то мать на улицу. Льет дождь. Зонтик остался дома.
Бредет она по лужам. Вдруг навстречу ей алкаш, тоже без зонтика.
Кричит:
- Мамаша! Мамаша! Чего это они все под зонтиками, как дикари?!
Соседский мальчик ездил летом отдыхать на Украину. Вернулся
домой. Мы его спросили:
- Выучил украинский язык?
- Выучил.
- Скажи что-нибудь по-украински.
- Например, мерси.
Соседский мальчик:
- Из овощей я больше всего люблю пельмени…
Выносил я как-то мусорный бак. Замерз. Опрокинул его метра
за три до помойки. Минут через пятнадцать к нам явился дворник.
Устроил скандал. Выяснилось, что он по мусору легко устанвливает
жильца и номер квартиры.
В любой работе есть место творчеству.
- Напечатали рассказ?
- Напечатали.
- Деньги получил?
- Получил.
- Хорошие?
- Хорошие. Но мало.
Гимн и позывные КГБ:
"Родина слышит, родина знает…"
Когда мой брат решил жениться, его отец сказал невесте:
- Кира! Хочешь, чтобы я тебя любил и уважал? В дом меня
не приглашай. И сама ко мне в гости не приходи.
Отец моего двоюродного брата говорил:
- За Борю я относительно спокоен, лишь когда его держат
в тюрьме!
Брат спросил меня:
- Ты пишешь роман?
- Пишу, - ответил я.
- И я пишу, - сказал мой брат, - махнем не глядя?
Проснулись мы с братом у его знакомой. Накануне очень много
выпили. Состояние ужасающее.
Вижу, брат мой поднялся, умылся. Стоит у зеркала,
причесывается.
Я говорю:
- Неужели ты хорошо себя чувствуешь?
- Я себя ужасно чувствую.
- Но ты прихорашиваешься!
- Я не прихорашиваюсь, - ответил мой брат. - Я совсем не
прихорашиваюсь. Я себя… мумифицирую.
Жена моего брата говорила:
- Боря в ужасном положении. Оба вы пьяницы. Но твое положение
лучше. Ты можешь день пить. Три дня. Неделю. Затем ты месяц не пьешь.
Занимаешься делами, пишешь. У Бори все по-другому. Он пьет ежедневно,
и, кроме того, у него бывают запои.
Диссидентский указ:
"В целях усиления нашей диссидентской бдительности именовать
журнал "Континент" - журналом "КонтинГент"!"
Хорошо бы начать свою пьесу так. Ведущий произносит:
- Был ясный, теплый, солнечный…
Пауза.
- Предпоследний день…
И, наконец, отчетливо:
- Помпеи!
Атмосфера, как в приемной у дантиста.
Я болел три дня, и это прекрасно отразилось на моем здоровье.
Убийца пожелал остаться неизвестным.
- Как вас постричь?
- Молча.
"Можно ли носом стирать карандашные записи?"
Выпил накануне. Ощущение - как будто проглотил заячью шапку с
ушами.
В советских газетах только опечатки правдивы.
"Гавнокомандующий". "Большевистская каторга" (вместо "ко-
горта"). "Коммунисты осуждают решение партии" (вместо - "обсуждают").
И так далее.
У Ахматовой вышел сборник. Миша Юпп повстречал ее и говорит:
- Недавно прочел вашу книгу.
Затем добавил:
- Многое понравилось.
Это "многое понравилось" Ахматова, говорят, вспоминала до
смерти.
Моя жена говорит:
- Комплексы есть у всех. Ты не исключение. У тебя комплекс моей
неполноценности.
Как известно, Лаврентию Берии поставляли на дом миловидных
старшеклассниц. Затем его шофер вручал очередной жертве букет цветов.
И отвозил ее домой. Такова была установленная церемония. Вдруг одна
из девиц проявила строптивость. Она стала вырываться, царапаться.
Короче, устояла и не поддалась обаянию министра внутренних дел. Берия
сказал ей:
- Можешь уходить.
Барышня спустилась вниз по лестнице. Шофер, не ожидая такого
поворота событий, вручил ей заготовленный букет. Девица, чуть
успокоившись, обратилась к стоящему на балконе министру:
- Ну вот, Лаврентий Павлович! Ваш шофер оказался любезнее вас.
Он подарил мне букет цветов.
Берия усмехнулся и вяло произнес:
- Ты ошибаешься. Это не букет. Это - венок.
Хармс говорил:
- Телефон у меня простой - 32-08. Запоминается легко: тридцать
два зуба и восемь пальцев.
Дело было на лекции профессора Макогоненко. Саша Фомушкин
увидел, что Макогоненко принимает таблетку. Он взглянул на
профессора с жалостью и говорит:
- Георгий Пантелеймонович, а вдруг они не тают? Вдруг они так и
лежат на дне желудка? Год, два, три, а кучка все растет, растет…
Профессору стало дурно.
Расположились мы с Фомушкиным на площади Искусств. Около
бронзового Пушкина толпилась группа азиатов. Они были в халатах,
тюбетейках. Что-то обсуждали, жестикулировали. Фомушкин взглянул и
говорит:
- Приедут к себе на юг, знакомым хвастать будут: "Ильича
видели!"
Пришел однажды к Бродскому с фокстерьершей Глашей. Он назначил
мне свидание в 10.00. На пороге Иосиф сказал:
- Вы явились ровно к десяти, что нормально. А вот как умудрилась
собачка не опоздать?!
Сидели мы как-то втроем - Рейн, Бродский и я. Рейн, между
прочим, сказал:
- Точность - это великая сила. Педантической точностью славились
Зощенко, Блок, Заболоцкий. При нашей единственной встрече Заболоцкий
сказал мне: "Женя, знаете, чем я победил советскую власть? Я победил
ее своей точностью!"
Бродский перебил его:
- Это в том смысле, что просидел шестнадцать лет от звонка до
звонка?!
Сидел у меня Веселов, бывший летчик. Темпераментно рассказывал
об авиации. В частности, он говорил:
- Самолеты преодолевают верхнюю облачность… Ласточки
попадают в сопла… Самолеты падают… Гибнут люди… Ласточки
попадают в сопла… Глохнут моторы… Самолеты разбиваются… Гибнут
люди…
А напротив сидел поэт Евгений Рейн.
- Самолеты разбиваются, - продолжал Веселов, - гибнут люди…
- А ласточки что - выживают?! - обиженно крикнул Рейн.
Как-то пили мы с Иваном Федоровичем. Было много водки и
портвейна. Иван Федорович благодарно возбудился. И ласково спросил
поэта Рейна:
- Вы какой, извиняюсь, будете нации?
- Еврейской, - ответил Рейн, - а вы, пардон, какой нации будете?
Иван Федорович дружелюбно ответил:
- А я буду русской… еврейской нации.
Женя Рейн оказался в Москве. Поселился в чьей-то отдельной
квартире. Пригласил молодую женщину в гости. Сказал:
- У меня есть бутылка водки и 400 грамм сервелата.
Женщина обещала зайти. Спросила адрес. Рейн продиктовал и
добавил:
- Я тебя увижу из окна.
Стал взволнованно ждать. Молодая женщина направилась к нему.
Повстречала Сергея Вольфа. "Пойдем, - говорит ему, - со мной.
У Рейна есть бутылка водки и 400 грамм сервелата". Пошли.
Рейн увидел их в окно. Страшно рассердился. Бросился к столу.
Выпил бутылку спиртного. Съел 400 грамм твердокопченой колбасы. Это
он успел сделать, пока пока гости ехали в лифте.
У Игоря Ефимова была вечеринка. Собралось 15 человек гостей.
Неожиданно в комнату зашла дочь Ефимовых - семилетняя Лена. Рейн
сказал:
- Вот кого мне жаль, так это Леночку. Ей когда-то нужно будет
ухаживать за пятнадцатью могилами.
В детскую редакцию зашел поэт Семен Ботвинник. Рассказал,
как он познакомился с нетребовательной дамой. Досадовал, что не
воспользовался противозачаточным средством.
Оставил первомайские стихи. Финал их такой:
"…Адмиралтейская игла
Сегодня, дети, без чехла!…"
Как вы думаете, это - подсознание?
Хрущев принимал литераторов в Кремле. Он выпил и стал
многословным. В частности, он сказал:
- Недавно была свадьба в дому товарища Полянского. Молодым
подарили абстрактную картину. Я такого искусства не понимаю…
Затем он сказал:
- Как уже говорилось, в доме товарища Полянского была недавно
свадьба. Все танцевали этот… как его?… шейк. По-моему, это
ужас…
Наконец он сказал:
- Как вы знаете, товарищ Полянский недавно сына женил. И на
свадьбу явились эти… как их там?.. барды. Пели что-то совершенно
невозможное…
Тут поднялась Ольга Берггольц и громко сказала:
- Никита Сергеевич! Нам уже ясно, что эта свадьба - крупнейший
источник познания жизни для вас!
Позвонили мне как-то из отдела критики "Звезды". Причем сама
заведующая Дудко:
- Сережа! Что вы не звоните?! Что вы не заходите?! Срочно пишите
для нас рецензию. С вашей остротой. С вашей наблюдательностью.
С вашим блеском!
Захожу на следующий день в редакцию. Красивая немолодая женщина
довольно мрачно спрашивает:
- Что вам, собственно, надо?
- Да вот рецензию написать…
- Вы, что, критик?
- Нет.
- Вы думаете, рецензию может написать каждый?
Я удивился и пошел домой.
Через три дня опять звонит:
- Сережа! Что же вы не появляетесь?
Захожу в редакцию. Мрачный вопрос:
- Что вам угодно?
Все это повторялось раз семь. Наконец, я почувствовал, что
теряю рассудок. Зашел в отдел прозы к Титову. Спрашиваю его:
что все это значит?
- Когда ты заходишь? - спрашивает он. - В какие часы?
- Утром. Часов в одиннадцать.
- Ясно. А когда Дудко сама тебе звонит?
- Часа в два. А что?
- Все понятно. Ты являешься, когда она с похмелья - мрачная. А
звонит тебе Дудко после обеда. То есть уже будучи в форме. Ты
попробуй зайди часа в два.
Я зашел в два.
- А! - закричала Дудко. - Кого я вижу! Сейчас же пишите
рецензию. С вашей наблюдательностью! С вашей остротой…
После этого я лет десять сотрудничал в "Звезде". Однако раньше
двух не появлялся.
У поэта Шестинского была такая строчка:
"Она нахмурила свой узенький лобок…"
В Союзе писателей обсуждали роман Ефимова "Зрелища". Все было
очень серьезно. Затем неожиданно появился Ляленков и стал всем
мешать. Он был пьян. Наконец встал председатель Вахтин и говорит:
- Ляленков, перестаньте хулиганить! Если не перестанете, я
должен буду вас удалить.
Ляленков в ответ промычал:
- Если я не перестану, то и сам уйду.
Встретил я как-то поэта Шкляринского в импортной зимней куртке
на меху.
- Шикарная, - говорю, - куртка.
- Да, - говорит Шкляринский, это мне Виктор Соснора подарил.
А я ему - шестьдесят рублей.
Шкляринский работал в отделе пропаганды Лениздата. И довелось
ему как-то организовывать выставку книжной продукции. Выставка
открылась. Является представитель райкома и говорит:
- Что за безобразие?! Почему Ахматова на видном месте? Почему
Кукушкин и Заводчиков в тени?! Убрать! Переменить!..
- Я так был возмущен, - рассказывал Шкляринский, - до предела!
Зашел, понимаешь, в уборную. И не выходил оттуда до закрытия.
Прогуливались как-то раз Шкляринский с Дворкиным. Беседовали на
всевозможные темы. В том числе и о женщинах. Шкляринский в
романтическом духе. А Дворкин - с характерной прямотой.
Шкляринский не выдержал:
- Что это ты? Все - трахал, да трахал! Разве нельзя выразиться
более прилично?!
- Как?
- Допустим: "Он с ней был". Или: "Они сошлись…"
Прогуливаются дальше. Беседуют. Шкляринский спрашивает:
- Кстати, что за отношения у тебя с Ларисой М.?
- Я с ней был, - ответил Дворкин.
- В смысле - трахал?! - переспросил Шкляринский.
Это произошло в Ленинградском Театральном институте. Перед
студентами выступал знаменитый французский шансонье Жильбер Беко.
Наконец, выступление закончилось. Ведущий обратился к студентам:
- Задавайте вопросы.
Все молчат.
- Задавайте вопросы артисту.
Молчание.
И тогда находившийся в зале поэт Еремин громко крикнул:
- Келе ре тиль? (Который час?)
Жильбер Беко посмотрел на часы и вежливо ответил:
- Половина шестого.
И не обиделся.
Генрих Сапгир, человек очень талантливый, называл себя
"поэтом будущего". Лев Халиф подарил ему свою книгу. Сделел такую
надпись:
"Поэту будущего от поэта настоящего!"
Роман Симонова: "Мертвыми не рождаются"
Подходит ко мне в Доме творчества Александр Бек:
- Я слышал, вы приобрели роман "Иосиф и его братья" Томаса
Манна?
- Да, - говорю, - однако сам еще не прочел.
- Дайте сначала мне. Я скоро уезжаю.
Я дал. Затем подходит Горышин:
- Дайте Томаса Манна почитать. Я возьму у Бека, ладно?
- Ладно.
Затем подходит Раевский. Затем Бартен. И так далее. Роман
вернулся месяца через три.
Я стал читать. Страницы (после 9-й) были не разрезаны.
Трудная книга. Но хорошая. Говорят.
Валерий Попов сочинил автошарж. Звучал он так:
"Жил-был Валера Попов. И была у Валеры невеста - юная зеленая
гусеница. И они каждый день гуляли по бульвару. А прохожие кричали
им вслед:
- Какая чудесная пара! Ах, Валера Попов и его невеста - юная
зеленая гусеница!
Прошло много лет. Однажды Попов вышел на улицу без своей невесты
- юной зеленой гусеницы. Прохожие спросили его:
- Где же твоя невеста - юная зеленая гусеница?
И тогда Валера ответил:
- Опротивела!"
Губарев поспорил с Арьевым:
- Антисоветское произведение, - говорил он, - может быть
талантливым. Но может оказаться и бездарным. Бездарное произведение,
если даже оно антисоветское, все равно бездарное.
- Бездарное, но родное, - заметил Арьев.
Пришел к нам Арьев. Выпил лишнего. Курил, роняя пепел на брюки.
Мама сказала:
- Андрей, у тебя на ширинке пепел.
Арьев не растерялся:
- Где пепел, там и алмаз!
Арьев говорил:
- В нашу эпоху капитан Лебядкин стал бы майором.
Моя жена спросила Арьева:
- Андрей, я не пойму, ты куришь?
- Понимаешь, - сказал Андрей, - я закуриваю, только когда выпью.
А выпиваю я беспрерывно. Поэтому многие ошибочно думают, что я курю.
Чирсков принес в редакцию рукопись.
- Вот, - сказал он редактору, - моя новая повесть. Пожалуйста,
ознакомьтесь. Хотелось бы узнать ваше мнение. Может, надо что-то
исправить, переделать?
- Да, да, - задумчиво ответил редактор, - конечно. Переделайте,
молодой человек, переделайте.
И протянул Чирскову рукопись обратно.
Беломлинский говорил об Илье Дворкине:
- Илья разговаривает так, будто одновременно какает:
"Зд'оорово! Ст'аарик! К'аак дела? К'аак поживаешь?.."
Слышу от Инги Петкевич:
- Раньше я подозревала, что ты - агент КГБ.
- Но почему?
- Да как тебе сказать. Явишься, займешь пятерку - вовремя несешь
обратно. Странно, думаю, не иначе как подослали.
Однажды меня приняли за Куприна. Дело было так.
Выпил я лишнего. Сел тем не менее в автобус. Еду по делам.
Рядом сидела девушка. И вот я заговорил с ней. Просто чтобы
уберечься от распада. И тут автобус наш минует ресторан
"Приморский", бывший "Чванова".
Я сказал:
- Любимый ресторан Куприна!
Девушка отодвинулась и говорит:
- Оно и видно, молодой человек. Оно и видно.
Лениздат напечатал книгу о войне. Под одной из фотоиллюстраций
значилось:
"Личные вещи партизана Боснюка. Пуля из его черепа, а также
гвоздь, которым он ранил фашиста…"
Широко жил партизан Боснюк!
Встретил я однажды поэта Горбовского. Слышу:
- Со мной произошло несчастье. Оставил в такси рукавицы, шарф и
пальто. Ну, пальто мне дал Ося Бродский, шарф - Кушнер. А вот рукавиц
до сих пор нет.
Тут я вынул свои перчатки и говорю:
- Глеб, возьми.
Лестно оказаться в такой системе - Бродский, Кушнер, Горбовский
и я.
На следующий день Горбовский пришел к Битову. Рассказал про
утраченную одежду. Кончил так:
- Ничего. Пальто мне дал Ося Бродский. Шарф - Кушнер. А
перчатки - Миша Барышников.
Горбовский, многодетный отец, рассказывал:
- Иду вечером домой. Смотрю - в грязи играют дети.
Присмотрелся - мои.
Поэт Охапкин надумал жениться. Затем невесту выгнал. Мотивы:
- Она, понимаешь, медленно ходит, а главное - ежедневно жрет!
Битов и Цыбин поссорились в одной компании. Битов говорит:
- Я тебе, сволочь, морду набью!
Цыбин отвечает:
- Это исключено. Потому что я - толстовец. Если ты меня ударишь,
я подставлю другую щеку.
Гости слегка успокоились. Видят, что драка едва ли состоится.
Вышли курить на балкон.
Вдруг слышат грохот. Забегают в комнату. Видят - на полу лежит
окровавленный Битов. А толстовец Цыбин, сидя на Битове верхом,
молотит пудовыми кулаками.
В молодости Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом
состоянии. Как-то раз он ударил Вознесенского.
Это был уже не первый случай такого рода. Битова привлекли
к товарищескому суду. Плохи были его дела.
И тогда Битов произнес речь. Он сказал:
- Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала
выслушайте, как было дело. Я расскажу, как это случилось, и тогда вы
поймете меня. А следовательно - простите. Потому что я не виноват.
И сейчас это всем будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело.
- Ну, и как было дело? - поинтересовались судьи.
- Дело было так. Захожу в "Континенталь". Стоит Андрей
Вознесенский. А теперь ответьте, - воскликнул Битов, - мог ли я не
дать ему по физиономии?!
Явился раз Битов к Голявкину. Тот говорит:
- А, здравствуй, рад тебя видеть.
Затем вынимает из тайника "маленькую".
Битов раскрывает портфель и тоже достает "маленькую".
Голявкин молча прячет свою обратно в тайник.
Михаила Светлова я видел единственный раз. А именно - в буфете
Союза писателей на улице Воинова. Его окружала почтительная свита.
Светлов заказывал. Он достал из кармана сотню. То есть
дореформенную, внушительных размеров банкноту с изображением
Кремля. Он разгладил ее, подмигнул кому-то и говорит:
- Ну, что, друзья, пропьем ландшафт?
К Пановой зашел ее лечащий врач - Савелий Дембо. Она сказала
мужу:
- Надо, чтобы Дембо выслушал заодно и тебя.
- Зачем, - отмахнулся Давид Яковлевич, - чего ради? С таким же
успехом и я могу его выслушать.
Вера Федоровна миролюбиво предложила:
- Ну, так и выслушайте друг друга.
Беседовали мы с Пановой.
- Конечно, - говорю, - я против антисемитизма. Но ключевые
должности в российском государстве имеют право занимать русские
люди.
- Это и есть антисемитизм, - сказала Панова.
- ?
- То, что вы говорите, - это и есть антисемитизм. Ключевые
должности в российском государстве имеют право занимать ДОСТОЙНЫЕ
люди.
Явились к Пановой гости на день рождения. Крупные чиновники
Союза писателей. Начальство.
Панова, обращаясь к мужу, сказала:
- Мне кажется, у нас душно.
- Обыкновенный советский воздух, дорогая!
Вечером, навязывая жене кислородную подушку, он твердил:
- Дыши, моя рыбка! Скоро у большевиков весь кислород иссякнет.
Будет кругом один углерод.
Был день рождения Веры Пановой. Гостей не приглашали. Собрались
близкие родственники и несколько человек обслуги. И я в том числе.
Происходило это за городом, в Доме творчества. Сидим, пьем чай.
Атмосфера мрачноватая. Панова болеет.
Вдруг открывается дверь, заходит Федор Абрамов.
- Ой! - говорит. - Как неудобно. У вас тут сборище, а я без
приглашения…
Панова говорит:
- Ну, что вы, Федя! Все мы очень рады. Сегодня день моего
рождения. Присаживайтесь, гостем будете.
- Ой! - еще больше всполошился Абрамов. - День рождения! А я
и не знал! И вот без подарка явился…
Панова:
- Какое это имеет значение?! Садитесь, я очень рада.
Абрамов сел, немного выпил, закусил, разгорячился. Снова выпил.
Но водка быстро кончилась.
А мы, значит, пьем чай с тортом. Абрамов начинает томиться.
Потом вдруг говорит:
- Шел час назад мимо гастронома. Возьму, думаю, бутылку
"Столичной". Как-никак, у Веры Федоровны день рождения…
И Абрамов достает из кармана бутылку водки.
Романс Сергея Вольфа:
"Я ехала в Детгиз,
я думала - аванс…"
Вольф говорил:
- Нормально идти в гости, когда зовут. Ужасно идти в гости,
когда не зовут. Однако самое лучшее - это когда зовут, а ты не идешь.
Наутро после большой гулянки я заявил Сергею Вольфу:
- Ты ужасно себя вел. Ты матюгался, как сапожник. И к тому же
стащил зажигалку у моей приятельницы…
Вольф ответил:
- Матюгаться не буду. Зажигалку верну.
Длуголенский сказал Вольфу:
- Еду в Крым на семинар драматургов.
- Разве ты драматург?
- Конечно, драматург.
- Какой же ты драматург?!
- Я не драматург?!
- Да уж какой там драматург!
- Если я не драматург, кто тогда драматург?
Вольф подумал и тихо говорит:
- Если так, расскажите нам о себе.
Вольф говорит:
- Недавно прочел "Технологию секса". Плохая книга. Без юмора.
- Что значит - без юмора? Причем тут юмор?
- Сам посуди. Открываю первую страницу, написано - "Введение".
Разве так можно?
Пивная на улице Маяковского. Подходит Вольф, спрашивает рубль.
Я говорю, что и так мало денег. Вольф не отстает. Наконец, я с бранью
этот рубль ему протягиваю.
- Не за что! - роняет Вольф и удаляется.
Как-то мы сидели в бане. Вольф и я. Беседовали о литературе.
Я все хвалил американскую прозу. В частности - Апдайка. Вольф
долго слушал. Затем встал. Протянул мне таз с водой. Повернулся
задницей и говорит:
- Обдай-ка!
Писатели Вольф с Длуголенским отправились на рыбалку.
Сняли комнату. Пошли на озеро. Вольф поймал большого судака.
Отдал его хозяйке и говорит:
- Зажарьте нам этого судака. Поужинаем вместе.
Так и сделали. Поужинали, выпили. Ушли в свой чулан.
Хмурый Вольф говорит Длуголенскому:
- У тебя есть карандаш и бумага?
- Есть.
- Дай.
Вольф порисовал немного и говорит:
- Вот сволочи! Они подали не всего судака. Смотри. Этот
фрагмент был. И этот был. А этого не было. Пойду выяснять.
Спрашиваю поэта Наймана:
- Вы с Юрой Каценеленбогеном знакомы?
- С Юрой Каценеленбогеном? Что-то знакомое. Имя Юра мне
где-то встречалось. Определенно встречалось. Фамилию
Каценеленбоген слышу впервые.
Найман и Губин долго спорили, кто из них более одинок.
Рейн с Вольфом чуть не подрались из-за того, кто опаснее болен.
Ну, а Шигашов с Горбовским вообще перестали здороваться.
Поспорили о том, кто из них менее вменяемый. То есть менее
нормальный.
- Толя, - зову я Наймана, - пойдемте в гости к Леве Друскину.
- Не пойду, - говорит, - какой-то он советский.
- То есть, как это советский? Вы ошибаетесь!
- Ну, антисоветский. Какая разница.
Звонит Найману приятельница:
- Толечка, приходите обедать. Возьмите по дороге сардин,
таких импортных, марокканских… И еще варенья какого-нибудь…
Если вас, конечно, не обеспокоят эти расходы.
- Совершенно не обеспокоят. Потому что я не куплю ни того,
ни другого.
Толя и Эра Найман - изящные маленькие брюнеты. И вот они
развелись. Идем мы однажды с приятелем по улице. А навстречу
женщина с двумя крошечными тойтерьерами.
- Смотрите, - говорит приятель, - Толя и Эра опять вместе.
Найман и один его знакомый смотрели телевизор. Показывали
фигурное катание.
- Любопытно, - говорит знакомый, - станут Белоусова и
Протопопов в этот раз чемпионами мира?
Найман вдруг рассердился:
- Вы за Протопопова не беспокойтесь! Вы за себя беспокойтесь!
Однажды были мы с женой в гостях. Заговорили о нашей дочери.
О том, кого она больше напоминает. Кто-то сказал:
- Глаза Ленины.
И все подтвердили, что глаза Ленины.
А Найман вдруг говорит:
- Глаза Ленина, нос - Сталина.
Оказались мы в районе новостроек. Стекло, бетон, однообразные
дома. Я говорю Найману:
- Уверен, что Пушкин не согласился бы жить в этом мерзком
районе.
Найман отвечает:
- Пушкин не согласился бы жить… в этом году!
Найман и Бродский шли по Ленинграду. Дело было ночью.
- Интересно, где Южный Крест? - спросил вдруг Бродский.
(Как известно, Южный Крест находится в соответствующем
полушарии.)
Найман сказал:
- Иосиф! Откройте словарь Брокгауза и Ефрона. Найдите там
букву "А". Поищите слово "Астрономия".
Бродский ответил:
- Вы тоже откройте словарь на букву "А". И поищите там
слово "Астроумие".
Писателя Воскобойникова обидели американсие туристы.
Непунктуально вроде бы себя повели. Не явились в гости.
Что-то в этом роде.
Воскобойников надулся:
- Я, - говорит, - напишу Джону Кеннеди письмо. Мол, что
это за люди, даже не позвонили.
А Бродский ему и говорит:
- Ты напиши "до востребования". А то Кеннеди ежедневно
бегает на почту и все жалуется: "Снова от Воскобойникова ни
звука!.."
Беседовали мы как-то с Воскобойниковым по телефону.
- Еду, - говорит, - в Разлив. Я там жилье снял на лето.
Тогда я спросил:
- Комнату или шалаш?
Воскобойников от испуга трубку повесил.
Воскобойникову дали мастерскую. Без уборной. Находилась
мастерская рядом с Балтийским вокзалом. Так что Воскобойников
мог использовать железнодорожный сортир. Но после двенадцати
заходить туда разрешалось лишь обладателям билетов. То есть
пассажирам. Тогда Воскобойников приобрел месячную карточку до
ближайшей остановки. Если не ошибаюсь, до Боровой. Карточка
стоила два рубля. Безобидная функция организма стоила
Воскобойникову шесть копеек в день. То есть полторы-две копейки
за мероприятие. Он стал, пожалуй, единственным жителем города,
который мочился за деньги. Характерная для Воскобойникова история.
Воскобойников:
- Разве не все мы - из литобъединения Бакинского?
- Мы, например, из гоголевской "Шинели".
Шли выборы руководства Союза писателей в Ленинграде. В
кулуарах Минчковский заметил Ефимова. Обдав его винными пара-
ми, сказал:
- Идем голосовать?
Пунктуальный Ефимов уточнил:
- Идем вычеркивать друг друга.
Володя Губин был человеком не светским.
Он говорил:
- До чего красивые жены у моих приятелей! У Вахтина -
красавица! У Марамзина - красавица! А у Довлатова жена - это
вообще что-то необыкновенное! Я таких, признаться, даже в метро
не встречал!
Художника Копеляна судили за неуплату алиментов. Дали ему
последнее слово.
Свое выступление он начал так:
- Граждане судьи, защитники… полузащитники и нападающие!..
У Эдика Копеляна случился тяжелый многодневный запой. Сережа
Вольф начал его лечить. Вывез Копеляна за город.
Копелян неуверенно вышел из электрички. Огляделся с тревогой.
И вдруг, указывая пальцем, дико закричал:
- Смотри, смотри - птица!
У Валерия Грубина, аспиранта-философа, был научный руководитель.
Он был недоволен тем, что Грубин употребляет в диссертации много
иностранных слов. Свои научные претензии к Грубину он выразил так:
- Да хули ты выебываешься?!
Встретились мы как-то с Грубиным. Купили "маленькую".
Зашли к одному старому приятелю. Того не оказалось дома.
Мы выпили прямо на лестнице. Бутылку поставили в угол.
Грубин, уходя, произнес:
- Мы воздвигаем здесь этот крошечный обелиск!
Грубин с похмелья декламировал:
- Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, очнись и поддадим!…
У Иосифа Бродского есть такие строчки:
- Ни страны, ни погоста,
Не хочу выбирать,
На Васильевский остров
Я приду умирать…
Так вот, знакомый спросил у Грубина:
- Не знаешь, где живет Иосиф Бродский?
Грубин ответил:
- Где живет, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров.
Валерий Грубин - Тане Юдиной:
- Как ни позвоню, вечно ты сердишься. Вечно говоришь, что
уже половина третьего ночи.
Повстречали мы как-то с Грубиным жуткого забулдыгу. Угостили
его шампанским. Забулдыга сказал:
- Третий раз в жизни ИХ пью!
Он был с шампанским на "вы".
Оказались мы как-то в ресторане Союза журналистов. Подружились
с официанткой. Угостили ее коньяком. Даже вроде бы мило ухаживали
за ней. А она нас потом обсчитала. Если мне не изменяет память,
рублей на семь.
Я возмутился, но мой приятель Грубин сказал:
- Официант как жаворонок. Жаворонок поет не оттого, что
ему весело. Пение - это функция организма. Так устроена его гортань.
Официант ворует не потому, что хочет тебе зла. Официант ворует
даже не из корысти. Воровство для него - это функция.
Физиологическая потребность организма.
Грубин предложил мне отметить вместе ноябрьские торжества.
Кажется, это было 60-летие Октябрьской революции.
Я сказал, что пить в этот день не буду. Слишком много чести.
А он и говорит:
- Не пить - это и будет слишком много чести. Почему же
это именно сегодня вдруг не пить!
Оказались мы с Грубиным в Подпорожском районе. Блуждали
ночью по заброшенной деревне. И неожиданно он провалился в колодец.
Я подбежал. С ужасом заглянул вниз. Стоит мой друг по колено
в грязи и закуривает.
Такова была степень его невозмутимости.
Пришел к нам Грубин с тортом. Я ему говорю:
- Зачем? Какие-то старомодные манеры.
Грубин отвечает:
- В следующий раз принесу марихуану.
Зашли мы с Грубиным в ресторан. Напротив входа сидит швейцар.
Мы слышим:
- Извиняюсь, молодые люди, а двери за собой не обязательно
прикрывать?!
Отправились мы с Грубиным на рыбалку. Попали в грозу.
Укрылись в шалаше. Грубин был в носках. Я говорю:
- Ты оставил снаружи ботинки. Они намокнут.
Грубин в ответ:
- Ничего. Я их повернул НИЦ.
Бывший филолог в нем ощущался.
У моего отца был знакомый, некий Кузанов. Каждый раз при
встрече он говорил:
- Здравствуйте, Константин Сергеевич!
Подразумевал Станиславского. Иронизируя над моим отцом,
скромным эстрадным режиссером. И вот папаше это надоело. Кузанов
в очередной раз произнес:
- Мое почтение, Константин Сергеевич!
В ответ прозвучало:
- Привет, Адольф!
Как-то раз отец сказал мне:
- Я старый человек. Прожил долгую творческую жизнь. У меня
сохранились богатейшие архивы. Я хочу завещать их тебе. Там есть
уникальные материалы. Переписка с Мейерхольдом, Толубеевым,
Шостаковичем.
Я спросил:
- Ты переписывался с Шостаковичем?
- Естественно, - сказал мой отец, - а как же?! У нас была
творческая переписка. Мы обменивались идеями, суждениями.
- При каких обстоятельствах? - спрашиваю.
- Я как-то ставил в эвакуации, а Шостакович писал музыку.
Мы обсуждали в письмах различные нюансы. Показать?
Мой отец долго рылся в шкафу. Наконец он вытащил стандартного
размера папку. Достал из нее узкий белый листок. Я благоговейно
прочел:
"Телеграмма. С вашими замечаниями категорически не согласен.
Шостакович".
Разговор с ученым человеком:
- Существуют внеземные цивилизации?
- Существуют.
- Разумные?
- Очень даже разумные.
- Почему же они молчат? Почему контактов не устанавливают?
- Вот потому и не устанавливают, что разумные. На хрена
мы им сдались?!
Летом мы снимали комнату в Пушкине. Лена утверждала, что
хозяин за стеной по ночам бредит матом.
Академик Телятников задремал однажды посредине собственного
выступления.
- Что ты думаешь насчет евреев?
- А что, евреи тоже люди. К нам в МТС прислали одного.
Все думали - еврей, а оказался пьющим человеком.
Нос моей фокстерьерши Глаши - крошечная боксерская перчатка.
А сама она - березовая чурочка.
Костя Беляков считался преуспевающиим журналистом. Раз
его послали на конференцию обкома партии. Костя появился в зале
слегка навеселе. Он поискал глазами самого невзрачного из
участников конференции. Затем отозвал его в сторонку и говорит:
- Але, мужик, есть дело. Я дыхну, а ты мне скажешь - пахнет
или нет…
Невзрачный оказался вторым секретарем обкома. Костю уволили
из редакции.
Журналиста Костю Белякова увольняли из редакции за пьянство.
Шло собрание. Друзья хотели ему помочь. Они сказали:
- Костя, ты ведь решил больше не пить?
- Да, я решил больше не пить.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Значит, больше - никогда?
- Больше - никогда!
Костя помолчал и добавил:
- И меньше - никогда!
Тамара Зибунова приобрела стереофоническую радиолу "Эстония".
С помощью знакомых отнесла ее домой. На лестничной площадке
возвышался алкоголик дядя Саша. Тамара говорит:
- Вот, дядя Саша, купила радиолу, чтобы твой мат заглушать!
В ответ дядя Саша неожиданно крикнул:
- Правду не заглушишь!
Однокомнатная коммуналка - ведь и такое бывает.
В ходе какой-то пьянки исчезла жена Саши Губарева. Удрала
с кем-то из гостей. Если не ошибаюсь, с журналистом Васей Захарько.
Друг его, Ожегов, чувствуя себя неловко перед Губаревым, высказал
идею:
- Васька мог и не знать, что ты - супруг этой женщины.
Губарев хмуро ответил:
- Но ведь Ирина-то знала.
Моя дочка говорила:
- Я твое "бибиси" на окно переставила.
Я спросила у восьмилетней дочки:
- Без окон, без дверей - полна горница людей. Что это?
- Тюрьма, - ответила Катя.
Наша маленькая дочка говорила:
- Поеду с тетей Женей в Москву. Зайду в Мавзолей. И увижу
наконец живого Ленина!
- Буер? Конечно, знаю. Это то, дальше чего нельзя в море
заплывать.
Сосед-полковник говорил о ком-то:
- Простите мне грубое русское выражение, но он - типичный
ловелас.
В Пушкинских Горах туристы очень любознательные. Задают
экскурсоводам странные вопросы:
- Кто, собственно, такой Борис Годунов?
- Из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым?
- Где здесь проходила "Болдинская осень"?
- Бывал ли Пушкин в этих краях?
- Как отчество младшего сына А.С.Пушкина?
- Была ли А.П.Керн любовницей Есенина?!..
А в Ленинграде у знакомого экскурсовода спросили:
- Что теперь находится в Смольном - Зимний?..
И наконец, совсем уже дикий вопрос:
- Говорят, В.И.Ленин умел плавать задом. Правда ли это?
Случилось это в Таллине. Понадобилась мне застежка. Из
тех, что называются "молнии". Захожу в лавку:
- "Молнии" есть?
- Нет.
- А где ближайший магазин, в котором они продаются?
Продавец ответил:
- В Хельсинки.
Некий Баринов из Военно-медицинской академии сидел пятнадцать
лет. После реабилитации читал донос одного из сослуживцев. Бумагу
пятнадцатилетней давности. Документ, в силу которого он был
арестован.
В доносе говорилось среди прочего:
"Товарищ Баринов считает, что он умнее других. Между тем
в Академии работают люди, которые старше его по званию…"
И дальше:
"По циничному утверждению товарища Баринова, мозг человека
состоит из серого вещества. Причем мозг любого человека.
Независимо от занимаемого положения. Включая членов партии…"
Некто гулял с еврейской теткой по Ленинграду. Тетка приехала
из Харькова. Погуляли и вышли к реке.
- Как называется эта река? - спросила тетка.
- Нева.
- Нева? Что вдруг?!
Мемориальная доска:
"Архитектор Расстрелян".
Осип Чураков рассказал мне такую историю:
У одного генеральского сына, 15-летнего мальчика, был
день рождения. Среди гостей преобладали дети военных. Явился
даже сын какого-то маршала. Конева, если не ошибаюсь. Развернул
свой подарок - книгу. Военно-патриотический роман для молодежи.
И там была надпись в стихах:
- Сегодня мы в одном бою
Друг друга защищаем,
А завтра мы в одной пивной
Друг друга угощаем!
Взрослые смотрели на мальчика с уважением. Все-таки стихи.
Да еще такие, можно сказать, зрелые.
Прошло около года. И наступил день рождения сына маршала
Конева. И опять собрались дети военных. Причем генеральский сын
явился чуть раньше назначенного времени. Все это происходило
на даче, летом.
Маршал копал огород. Он был голый до пояса. Извинившись,
он повернулся и убежал в дом. На спине его виднелась четкая
пороховая татуировка:
- Сегодня мы в одном бою
Друг друга защищаем,
А завтра мы в одной пивной
Друг друга угощаем!
Сын маршала оказался плагиатором.
Издавался какой-то научный труд. Редактора насторожила
такая фраза:
"Со времен Аристотеля мозг человеческий не изменился".
Может быть, редактор почувствовал обиду за современного
человека. А может, его смутила излишняя категоричность. Короче,
редактор внес исправление. Теперь фраза звучала следующим образом:
"Со времен Аристотеля мозг человеческий ПОЧТИ не изменился".
Лев Никулин, сталинский холуй, был фронтовым корреспондентом.
А может быть, политработником. В оккупированной Германии
проявлял интерес к бронзе, фарфору, наручным часам. Однако более
всего хотелось ему иметь заграничную пишущую машинку.
Шел он как-то раз по городу. Видит - разгромленная контора.
Заглянул. На полу - шикарный ундервуд с развернутой кареткой.
Тяжелый, из литого чугуна. Погрузил его Никулин в брезентовый
мешок. Думает: "Шрифт в Москве поменяю с латинского на русский".
В общем, таскал Лев Никулин этот мешок за собой. Месяца
три надрывался. По ночам его караулил. Доставил в Москву.
Обратился к механику. Тот говорит:
- Это же машинка с еврейским шрифтом. Печатает справа налево.
Так наказал политработника еврейский Бог.
Молодого Шемякина выпустили из психиатрической клиники.
Миши шел домой и повстречал вдруг собственного отца. Отец и
мать его были в разводе.
Полковник в отставке спрашивает:
- Откуда ты, сын, и куда?
- Домой, - отвечает Миша , - из психиатрической клиники.
Полковник сказал:
- Молодец!
И добавил:
- Где только мы, Шемякины, не побывали! И в бою, и в пиру,
и в сумасшедшем доме!
Я был на третьем курсе ЛГУ. Зашел по делу к Мануйлову. А
он как раз принимает экзамены. Сидят первокурсники. На доске
указана тема:
"Образ лишнего человека у Пушкина".
Первокурсники строчат. Я беседую с Мануйловым. И вдруг он
спрашивает:
- Сколько необходимо времени, чтобы раскрыть эту тему?
- Мне?
- Вам.
- Недели три. А что?
- Так, - говорит Мануйлов, - интересно получается. Вам трех
недель достаточно. Мне трех лет не хватило бы. А эти дураки за
три часа все напишут.
Можно, рассуждая о гидатопироморфизме, быть при этом
круглым дураком. И наоборот, разглагольствуя о жареных грибах,
быть весьма умным человеком.
Это было лет двадцать назад. В Ленинграде состоялась
знаменитая телепередача. В ней участвовали - Панченко, Лихачев,
Солоухин и другие. Говорили про охрану русской старины. Солоухин
высказался так:
- Был город Пермь, стал - Молотов. Был город Вятка, стал
- Киров. Был город Тверь, стал - Калинин… Да что же это такое?!
Ведь даже татаро-монголы русских городов не переименовывали!
Это произошло в двадцатые годы. Следователь Шейнин вызвал
одного еврея. Говорит ему:
- Сдайте добровольно имеющиеся у вас бриллианты. Иначе
вами займется прокуратура.
Еврей подумал и спрашивает:
- Товарищ Шейнин, вы еврей?
- Да, я еврей.
- Разрешите, я вам что-то скажу как еврей еврею?
- Говорите.
- Товарищ Шейнин, у меня есть дочь. Честно говоря, она не
Мери Пикфорд. И вот она нашла себе жениха. Дайте ей погулять
на свадьбе в этих бриллиантах. Я отдаю их ей в качестве приданого.
Пусть она выйдет замуж. А потом делайте с этими бриллиантами
что хотите.
Шейнин внимательно посмотрел на еврея и говорит:
- Можно, и я вам что-то скажу как еврей еврею?
- Конечно.
- Так вот. Жених - от нас.
Одного моего знакомого привлекли к суду. Вменялась ему
антисоветская пропаганда. Следователь задает ему вопросы:
- Знаете ли вы некоего Чумака Бориса Александровича?
- Знаю.
- Имел ли некий Чумак Б.А. доступ к множительному
устройству "Эра"?
- Имел.
- Отпечатал ли он на "Эре" сто копий "Всеобщей декларации
прав человека"?
- Отпечатал.
- Передал ли он эти сто копий "Декларации" вам, Михаил
Ильич?
- Передал.
- А теперь скажите откровенно, Михаил Ильич. Написали-то
эту "Декларацию", конечно, вы сами? Не так ли?!
Реплика в Чеховском духе:
"Я к этому случаю решительно деепричастен".
Я уверен, не случайно дерьмо и шоколад примерно одинакового
цвета. Тут явно какой-то многозначительный намек. Что-нибудь
относительно единства противоположностей.
- Какой у него телефон?
- Не помню.
- Ну, хотя бы приблизительно?
Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться
изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор
Гоголя. И так далее.
Однако похожим быть хочется только на Чехова.
Режим: наелись и лежим.
Это случилось на Ленинградском радио. Я написал передачу
о камнерезах. Передача так и называлась - "Живые камни". Всем
редакторам она понраавилась. Однако председательь радиокомитета
Филиппов ее забраковал. Мы с редактором отправились к нему.
Добились аудиенции. Редактор спрашивает:
- Что с передачей?
Филиппов отвечает:
- Она не пойдет.
- Почему? Ведь это хорошая передача?!
- Какая разница - почему? Не пойдет и все.
- Хорошо, она не пойдет. Но лично вам она понравилась?
- Какая разница?
- Ну, мне интересно.
- Что интересно?
- Лично вам эта передача нравится?
- Нет.
Редактор чут повысил голос:
- Что же тогда вам нравится, Александр Петрович?
- Мне? Ничего!
Председатель Радиокомитета Филиппов запретил служащим
женщинам носить брючные костюмы. Женщины не послушались. Было
организовано собрание. Женщины, выступая, говорили:
- Но это же мода такая! Это скромная хорошая мода! Брюки,
если разобраться, гораздо скромнее юбок. А главное - это мода.
Она распространена по всему свету. Это мода такая…
Филиппов встал и коротко объявил:
- Нет такой моды!
Допустим, хороший поэт выпускает том беллетристики. Как
правило, эта беллетристика гораздо хуже, чем можно было ожидать.
И наоборот, книга стихов хорошего прозаика всегда гораздо
лучше, чем ожидалось.
Семья - не ячейка государства. Семья - это государство и
есть. Борьба за власть, экономические, творческие и культурные
проблемы. Эксплуатация, мечты о свободе, революционные настроения.
И тому подобное. Вот это и есть семья.
Ленин произносил:
"Гавнодушие".
По радио сообщили:
"Сегодня утром температура в Москве достигла двадцати
восьми градусов. За последние двести лет столь высокая майская
температура наблюдалась единственный раз. В прошлом году".
Дело было в пивной. Привязался ко мне незнакомый алкаш.
- Какой, - спрашивает, - у тебя рост?
- Никакого, - говорю.
(Поскольку этот вопрос мне давно надоел.)
Слышу:
- Значит, ты пидараст?!
- Что-о?!
- Ты скаламбурил, - ухмыльнулся пьянчуга, - и я скаламбурил!
Понадобился мне железнодорожный билет до Москвы. Кассы
пустые. Праздничный день. Иду к начальнику вокзала. Начальник
говорит:
- Нет у меня билетов. Нету. Ни единого. Сам верхом езжу.
В психиатрической больнице содержался некий Муравьев. Он
все хотел повеситься. Сначала на галстуке. Потом на обувном
шнурке. Вещи у него отобрали - ремень, подтяжки, шарф. Вилки
ему не полагалось. Ножа тем более. Даже авторучку он брал в
присутствии медсестры.
И вот однажды приходит доктор. Спрашивает:
- Ну, как дела, Муравьев?
- Ночью голос слышал.
- Что же он тебе сказал?
- Приятное сказал.
- Что именно?
- Да так, порадовал меня.
- Ну, а все-таки, что он сказал?
- Он сказал: "Хороши твои дела, Муравьев!" Ох, хороши!.."
Жил я как-то в провинциальной гостинице. Шел из уборной в
одной пижаме. Заглянул в буфет. Спрашиваю:
- Спички есть?
- Есть.
- Тогда я сейчас вернусь.
Буфетчица сказала мне вслед:
- Деньги пошел занимать.
На экраны вышел фильм о Феликсе Дзержинском. По какому-то
дикому, фантастическому недоразумению его обозначили в
Главкинопрокате:
"Наш Калиныч".
Лысый может причесываться, не снимая шляпы.
Мог бы Наполеон стать учителем Фехтования?
Алкоголизм - излечим, пьянство - нет.
У Чехова все доктора симпатичные. Ему определенно
нравились врачи.
То есть люди одной с ним профессии.
Тигры, например, уважают львов, слонов и гиппопотамов.
Мандавошки - никого!
Две грубиянки - Сцилла Ефимовна и Харибда Абрамовна.
Рожденный ползать летать… не хочет!
Кошмар сталинизма даже не в том, что погибли миллионы.
Кошмар сталинизма в том, что была развращена целая нация. Жены
предавали мужей. Дети проклинали родителей. Сынишка
репрессированного коминтерновца Пятницкого говорил:
- Мама! Купи мне ружье! Я застрелю врага народа - папку!..
Кто же открыто противостоял сталинизму? Увы, не Якир,
Тухачевский, Егоров или Блюхер. Открыто противостоял сталинизму
девятилетний Максим Шостакович.
Шел 48 год. Было опубликовано знаменитое постановление
ЦК. Шостаковича окончательно заклеймили как формалиста.
Отметим, что народные массы при этом искренне ликовали. И
как обычно выражали свое ликование путем хулиганства. Попросту
говоря, били стекла на даче Шостаковича.
И тогда девятилетний Максим Шостакович соорудил рогатку.
Залез на дерево. И начал стрелять в марксистско-ленинскую эстетику.
Писатель Демиденко - страшный хулиган. Матерные слова
вставляет куда попало. Помню, я спросил его:
- Какая у тебя пишущая машинка? Какой марки?
Демиденко сосредоточился, вспомнил заграничное название
"Рейнметалл" и говорит:
- Рейн, блядь, металл, хер!
Расположились мы как-то с писателем Демиденко на ящиках
около пивной лавки. Ждем открытия. Мимо проходит алкаш,
запущенный такой. Обращается к нам:
- Сколько время?
Демиденко отвечает:
- Нет часов.
И затем:
- Такова селяви.
Алкаш оглядел его презрительно:
- Такова селяви? Не такова селяви, а таково селяви. Это
же средний род, мудила!
Демиденко потом восхищался:
- У нас даже алкаши могут преподавать французский язык!
У моего дяди были ребятишки от некой Людмилы Ефимовны.
Мой дядя с этой женщиной развелся. Платил алименты. Как-то он
зашел навестить детей. А Людмила Ефимовна вышла на кухню. И
вдруг мой дядя неожиданно пукнул. Дети стали громко хохотать.
Людмила Ефимовна вернулась из кухни и говорит:
- Все-таки детям нужен отец. Как чудно они играют, шутят,
смеются!
Яша Фрухтман руководил хором старых большевиков. Говорил
при этом:
- Сочиняю мемуары под заглавием: "Я видел тех, кто видел
Ленина!"
Яша Фрухтман взял себе красивый псевдоним - Дубравин.
Очень им гордился. Однако шутники на радио его фамилию в
платежных документах указывали:
"Дуб-раввин".
Плакат на берегу:
- Если какаешь в реке,
Уноси говно в руке!
Лида Потапова говорила:
- Мой Игорь утверждает, что литература должна быть орудием
партии. А я утверждаю, что литература не должна быть орудием
партии. Кто же из нас прав?
Бобышев рассердился:
- Нет такой проблемы! Что тут обсуждать?! Может, еще
обсудим - красть или не красть в гостях серебряные ложки?!
По радио объявили:
"На экранах - третья серия "Войны и мира". Фильм по
одноименному роману Толстого. В ходе этой картины зрители могут
ознакомиться с дальнейшей биографией полюбившихся им героев".
Ростропович собирался на гастроли в Швецию. Хотел, чтобы
с ним поехала жена. Начальство возражало.
Ростропович начал ходить по инстанциям. На каком-то этапе
ему посоветовали:
- Напишите докладную. "Ввиду неважного здоровья прошу,
чтобы меня сопровождала жена". Что-то в этом духе.
Ростропович взял бумагу и написал:
"Виду безукоризненного здоровья прошу, чтобы меня
сопровождала жена".
И для убедительности прибавил: "Галина Вишневская".
Это подействовало даже на советских чиновников.
Мой армянский дедушка был знаменит весьма суровым нравом.
Даже на Кавказе его считали безумно вспыльчивым человеком. От
любой мелочи дед приходил в ярость и страшным голосом кричал:
"Абанамат!"
Мама и ее сестры очень боялись дедушку. Таинственное слово
"абанамат" приводило их в ужас. Значения этого слова мать
так и не узнала до преклонных лет.
Она рассказывала мне про деда. Четко выговаривала его
любимое слово "абанамат", похожее на заклинание. Говорила, что
не знает его смысла.
А затем я вырос. Окончил школу. Поступил в университет. И
лишь тогда вдруг понял, как расшифровать это слово.
Однако маме не сказал. Зачем?
Отправил я как-то рукопись в "Литературную газету". Получил
такой фантастический ответ:
"Ваш рассказ нам очень понравился. Используем в апреле
нынешнего года. Хотя надежды мало. С приветом - Цитриняк".
Однажды я техреда Льва Захаровича назвал случайно Львом
Абрамовичем. И тот вдруг смертельно обиделся. А я все думал,
что же могло показаться ему столь уж оскорбительным? Наконец я
понял ход его мыслей:
"Сволочь! Моего отчества ты не запомнил. А запомнил только,
гад, что я - еврей!.."
Пожилой зэк рассказывал:
- А сел я при таких обстоятельствах. Довелось мне быть
врачом на корабле. Заходит как-то боцман. Жалуется на одышку и
бессонницу. Раздевайтесь, говорю. Он разделся. Жирный такой,
пузатый. Да, говорю, скверная у вас, милостлевый государь,
конституция, скверная… А этот дурак пошел и написал замполиту,
что я ругал советскую конституцию.
Театр абсурда. Пьеса: "В ожидании ГБ…"
Один мой друг ухаживал за женщиной. Женщина была старше и
опытнее его. Она была необычайно сексуальна и любвеобильна.
Друг мой оказался с этой женщиной в гостях. Причем в огромной
генеральской квартире. И ему предложили остаться ночевать.
И женщина осталась с ним.
Впервые они были наедине. И друг мой от радости напился.
Очнулся голый на полу. Женщина презрительно сказала:
- Мало того, что он не стоял. Он у тебя даже не лежал. Он
валялся.
Это было после разоблачения культа личности. Из лагерей
вернулось множество писателей. В том числе уже немолодая Галина
Серебрякова. Ей довелось выступать на одной литературной
конференции. По ходу высупления она расстегнула кофту, демонстрируя
следы тюремных истязаний. В ответ на что циничный Симонов заметил:
- Вот если бы это проделала Ахмадулина…
Впоследствии Серебрякова написала толстую книгу про Маркса.
Осталась верна коммунистическим идеалам.
С Ахмадулиной все не так просто.
У режиссера Климова был номенклатурный папа. Член ЦК. О
Климове говорили:
- Хорошо быть левым, когда есть поддержка справа…
Ольга Форш перелистывала жалобную книгу. Обнаружила такую
запись: "В каше то и дело попадаются лесные насекомые. Недавно
встретился мне за ужином жук-короед".
- Как вы думаете, - спросила Форш, - это жалоба или
благодарность?
Это было в семидесятые годы. Булату Окуджаве исполнилось
50 лет. Он пребывал в немилости. "Литературная газета" его не
поздравила.
Я решил отправить незнакомому поэту телеграмму. Придумал
нестандартный текст, а именно: "Будь здоров, школяр!" Так
называлась одна его ранняя повесть.
Через год мне удалось познакомиться с Окуджавой. И я
напомнил ему о телеграмме. Я был уверен, что ее нестандартная
форма запомнилась поэту.
Выяснилось, что Окуджава получил в юбилейные дни более
ста телеграмм. Восемьдесят пять из них гласили: "Будь здоров,
школяр!"
Министр культуры Фурцева беседовала с Рихтером. Стала
жаловаться ему на Ростроповича:
- Почему у Ростроповича на даче живет этот кошмарный
Солженицын?! Безобразие!
- Действительно, - поддакнул Рихтер, - безобразие! У них
же тесно. Пускай Солженицын живет у меня…
Как-то мне довелось беседовать со Шкловским. В ответ на
мои идейные претензии Шкловский заметил:
- Да, я не говорю читателям всей правды. И не потому, что
боюсь. Я старый человек. У меня было три инфаркта. Мне нечего
бояться. Однако я действительно не говорю всей правды. Потому
что это бессмысленно…
И затем он произнес дословно следующее:
- Бессмысленно внушать представление об аромате дыни
человеку, который годами жевал сапожные шнурки…
Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в
модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поб-
лескивала авторучка.
Ахматова спросила:
- А где ваша зубная щетка?
Мой двоюродный брат Илья Костаков руководил небольшим
танцевальным ансамблем. Играл в ресторане "Олень". Однажды
зашли мы туда с приятелем. Сели обедать.
В антракте Илья подсел к нам и говорит:
- Завидую я вам, ребята. Едите, пьете, ухаживаете за
женщинами, и для вас это радость. А для меня - суровые трудовые
будни!
Знаменитому артисту Константину Васильевичу Скоробогатову
дали орден Ленина. В Пушкинском театре было торжественное собрание.
Затем - банкет. Все произносили здравицы и тосты.
Скоробогатов тоже произнес речь. Он сказал:
- Вот как интересно получается. Сначала дали орден Николаю
Константиновичу Черкасову. Затем - Николаю Константиновичу
Симонову. И наконец мне, Константину Васильевичу Скоробогатову…
Он помолчал и добавил:
- Уж не в Константине ли тут дело?
Писатель Уксусов:
"Над городом поблескивает шпиль Адмиралтейства. Он увенчан
фигурой ангела НАТУРАЛЬНОЙ величины".
У того же автора:
"Коза закричала нечеловеческим голосом…"
Два плаката на автостраде с интервалом в километр. Первый:
"Догоним и перегоним Америку…"
Второй:
"В узком месте не обгоняй!"
Голявкин часто наведывался в рюмочную у Исаакиевского
собора. Звонил оттуда жене. Жена его спрашивала:
- Где ты находишся?
- Да так, у Исаакиевского собора.
Однажды жена не выдержала:
- Что ты делаешь у Исаакиевского собора?! Подумаешь -
Монферран!
Панфилов был генеральным директором объединения "ЛОМО".
Слыл человеком грубым, резким, но отзывчивым. Рабочие часто
обращались к нему с просьбами и жалобами. И вот он получает
конверт. Достает оттуда лист наждачной бумаги. На обратной
стороне заявление - прошу, мол, дать квартиру. И подпись -
"рабочий Фоменко".
Панфилов вызвал этого рабочего. Спрашивает:
- Что это за фокусы?
- Да вот, нужна квартира. Пятый год на очереди.
- Причем тут наждак?
- А я решил - обычную бумагу директор в туалете на гвоздь
повесит…
Говорят, Панфилов дал ему квартиру. А заявление
продемонстрировал на бюро обкома.
Цуриков, парень огромного роста, ухаживал в гостях за
миниатюрной девицей. Шаблинский увещевал его:
- Не смей! Это плохо кончится!
- А что такое?
- Ты кончишь, она лопнет.
Этот случай произошел зимой в окресностях Караганды. Терпел
аварию огромный пассажирский самолет. В результате спасся
единственный человек. Он как-то ловко распахнул пальто и
спланировал. Повис на сосновых ветках. Затем упал в глубокий сугроб.
Короче, выжил.
Его фото поместила всесоюзная газета. Через сутки в редакцию
явилась женщина. Она кричала:
- Где этот подлец?! У меня от него четверо детей! Я его
двенадцатый год разыскиваю с исполнительным листом!
Ей дали телефон и адрес. Она тут же села звонить в милицию.
В Ленинград приехал Марк Шагал. Его повели в театр имени
Горького. Там его увидел в зале художник Ковенчук.
Он быстро нарисовал Шагала. В антракте подошел к нему и
говорит:
- Этот шарж на вас, Марк Захарович.
Шагал в ответ:
- Не похоже.
Ковенчук:
- А вы поправьте.
Шагал подумал, улыбнулся и ответил:
- Это вам будет слишком дорого стоить.
Драматург Альшиц сидел в лагере. Ухаживал за женщиной из
лагадминистрации в чине майора. Готовил вместе с ней какое-то
представление. Репетировали они до поздней ночи.
Весь лагерь следил как продвигаются его дела. И вот
наступила решающая фаза. Это должно было случиться вечером. Все
ждали.
Альшиц явился в барак позже обычного. Ему дали закурить,
вскипятили чайник. Потом зэки сели вокруг и говорят:
- Ну, рассказывай.
Альшиц помедлил и голосом опытного рассказчика начал:
- Значит так. Расстегиваю я на гражданине майоре китель…
Как известно, все меняется. Помню, работал я в молодости
учеником камнереза (Комбинат ДПИ). И старые работяги мне говорили:
- Сбегай за водкой. Купи бутылок шесть. Останется мелочь -
возьми чего-то на закуску. Может, копченой трески. Или еще
какого-нибудь говна.
Проходит лет десять. Иду я по улице. Вижу - очередь.
Причем от угла Невского и Рубинштейна до самой Фонтанки.
Спрашиваю - что, мол, дают?
В ответ раздается:
- Как что? Треску горячего копчения!
У футболиста Ерофеева была жена. Звали ее Нонна. Они часто
ссорились. Поговаривали, что Нонна ему изменяет.
Наказывал он жену своеобразно. А именно - ставил ее в
дверях. Клал перед собой мяч. А затем разбегался и наносил по
жене штрафной удар. Чаще всего Нонна падала без сознания.
Шло какое-то ученое заседание. Выступал Макогоненко. Бялый
перебил его:
- Долго не кончать - преимущество мужчины! Мужчины, а не
оратора!
Юрий Олеша подписывал договор с филармонией. Договор был
составлен традиционно:
"Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем "автор"…
Московская государственная филармония, именуемая в дальнейшем
"заказчик"… Заключают настоящий договор в том, что автор
обязуется…" И так далее.
Олеша сказал:
- Меня такая форма не устраивает.
- Что именно вас не устраивает?
- Меня не устраивает такая форма: "Юрий Карлович Олеша,
именуемый в дальнейшем "автор".
- А как же вы хотите?
- Я хочу по-другому.
- Ну так как же?
- Я хочу так: "Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем -
"Юра".
Году в тридцать шестом, если не ошибаюсь, умер Ильф. Через
некоторое время Петрову дали орден Ленина. По этому случаю была
организована вечеринка. Присутствовал Юрий Олеша. Он много
выпил и держался несколько по-хамски. Петров обратился к нему:
- Юра! Как ты можешь оскорблять людей?!
В ответ прозвучало:
- А как ты можешь носить орден покойника?!
Моя тетка встретила писателя Косцинского. Он был пьян и
небрит. Тетка сказала:
- Кирилл! Как тебе не стыдно?!
Косцинский приосанился и ответил:
- Советская власть не заслужила, чтобы я брился!
Шла как-то раз моя тетка по улице. Встретила Зощенко. Для
писателя уже наступили тяжелые времена. Зощенко, отвернувшись,
быстро прошел мимо.
Тетка догнала его и спрашивает:
- Отчего вы со мной не поздоровались?
Зощенко ответил:
- Извините, я помогаю друзьям не здороваться со мной.
Николай Тихонов был редактором альманаха. Тетка моя была
секретарем этого издания. Тихонов попросил ее взять у Бориса
Корнилова стихи. Корнилов дать стихи отказался.
- Клал я на вашего Тихонова с прибором, - заявил он.
Тетка вернулась и сообщает главному редактору:
- Корнилов стихов не дает. Клал, говорит, я на вас с ПРО-
БОРОМ.
- С прибором,- раздраженно исправил Тихонов,- с прибором.
Неужели трудно запомнить?!
В двадцатые годы моя покойная тетка была начинающим
редактором. И вот она как-то раз бежала по лестнице. И,
представьте, неожиданно ударилась головой в живот Алексея
Толстого.
- Ого, - сказал Толстой, - а если бы здесь находился глаз?!
Умер Алексей Толстой. Коллеги собрались на похороны. Моя
тетка спросила писателя Чумандрина:
- Миша, вы идете на похороны Толстого?
Чумандрин ответил:
- Я так прикинул. Допустим, умер не Толстой, а я, Чумандрин.
Явился бы Толстой на мои похороны? Вряд ли. Вот и я не пойду.
Писатель Чумандрин страдал запорами. В своей уборной он
повесил транспарант:
"Трудно - не означает: невозможно!"
Мейлах работал в ленинградском Доме кино. Вернее,
подрабатывал. Занимался синхронным переводом. И вот как-то раз
он переводил американский фильм. Действие там переносилось из
Америки во Францию. И обратно. Причем в картине была использована
несложная эмблема. А именно, если герои оказывались в Париже,
то мелькала Эйфелева башня. А если в Нью-Йорке, то Бруклинский
мост. Каждый раз добросовестный Мейлах произносит:
- Нью-Йорк… Париж… Нью-Йорк… Париж…
Наконец это показалось ему утомительным и глупым. Мейлах
замолчал.
И тут в зале раздался голос с кавказским акцентом:
- Какая там следующая остановка?
Мейлах слегка растерялся и говорит:
- Нью-Йорк.
Тот же голос произнес:
- Стоп! Я выхожу.
У одного знаменитого режиссера был инфаркт. Слегка
оправившись, режиссер вновь начал ухаживать за молодыми женщинами.
Одна из них деликатно спросила:
- Разве вам ЭТО можно?
Режиссер ответил:
- Можно… Но плавно…
У Хрущева был верный соратник Подгорный. Когда-то он был
нашим президентом. Через месяц после снятия все его забыли.
Хотя формально он много лет был главой правительства.
Впрочем, речь не об этом. В 63 году он посетил легендарный
крейсер "Аврора". Долго его осматривал. Беседовал с экипажем.
Оставил запись в книге почетных гостей. Написал дословно
следующее:
"Посетил боевой корабль. Произвел неизгладимое впечатление!"
Одного нашего знакомого спросили:
- Что ты больше любишь - водку или спирт?
Тот ответил:
- Ой, даже не знаю. И то и другое настолько вкусно!…
Академик Козырев сидел лет десять. Обвиняли его в попытке
угнать реку Волгу. То есть буквально угнать из России - на За-
пад.
Козырев потом рассказывал:
- Я уже был тогда грамотным физиком. Поэтому, когда
сформулировали обвинение, я рассмеялся. Зато, когда объявили
приговор, мне было не до смеха.
По Ленинградскому телевидению демонстрировался боксерский
матч. Негр, черный как вакса, дрался с белокурым поляком.
Диктор пояснил:
- Негритянского боксера вы можете отличить по
светло-голубой полоске на трусах.
Борис Раевский сочинил повесть из дореволюционной жизни.
В ней была такая фраза (речь шла о горничной):
"… Чудесные светлые локоны выбивались из-под ее
кружевного ФАРТУКА…"
Псевдонимы: Михаил Юрьевич Вермутов, Шолохов-Алейхем.
В Тбилиси проходила конференция на тему "Оптимизм советской
литературы". Было множество выступающих. В том числе -
Наровчатов, который говорил про оптимизм советской литературы.
Вслед за ним поднялся на трибуну грузинский литературовед
Кемоклидзе:
- Вопрос предыдущему оратору:
- Пожалуйста.
- Я относительно Байрона. Он был молодой?
- Что? - удивился Наровчатов. - Байрон? Джордж Байрон?
Да, он погиб сравнительно молодым человеком. А что?
- Ничего особенного. Еще один вопрос про Байрона. Он был
красивый?
- Кто, Байрон? Да, Байрон, как известно, обладал весьма
эффектной наружностью. А что? В чем дело?
- Да, так. Еще один вопрос. Он был зажиточный?
- Кто, Байрон? Ну, разумеется. Он был лорд. У него был
замок. Он был вполне зажиточный. И даже богатый. Это общеизвестно.
- И последний вопрос. Он был талантливый?
- Байрон? Джордж Байрон? Байрон - величайший поэт Англии!
Я не понимаю в чем дело?!
- Сейчас поймешь. Вот смотри. Джордж Байрон! Он был молодой,
красивый, богатый и талантливый. Он был - пессимист! А ты
- старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты - оптимист!
В Ленинграде есть комиссия по работе с молодыми авторами.
Вызвали на заседание этой комиссии моего приятеля и спрашивают:
- Как вам помочь? Что нужно сделать? Что нужно сделать в
первую очередь?
Приятель ответил грассируя:
- В пегвую очегедь? Отгезать мосты, захватить телефон и
почтамт!..
Члены комиссии вздрогнули и переглянулись.
Марамзин говорил:
- Если дать рукописи Брежневу, он скажет:
"Мне-то нравится. А вот что подумают наверху?!.."
У меня был родственник - Аптекман. И вот он тяжело заболел.
Его увозила в больницу "скорая помощь". Он сказал врачу:
- Доктор, вы фронтовик?
- Да, я фронтовик.
- Могу я о чем-то спросить вас как фронтовик фронтовика?
- Конечно.
- Долго ли я пролежу в больнице?
Врач ответил:
- При благоприятном стечении обятоятельств - месяц.
- А при неблагоприятном, - спросил Аптекман, - как я
догадываюсь, значительно меньше?
У директора Ленфильма Киселева был излюбленный
собирательный образ. А именно - Дунька Распердяева. Если директор
был недоволен кем-то из сотрудников Ленфильма, он говорил:
- Ты ведешь себя как Дунька Распердяева…
Или:
- Монтаж плохой. Дунька Распердяева и та смонтировала
бы лучше…
Или:
- На кого расчитан фильм? На Дуньку Распердяеву?!..
И так далее…
Как-то раз на Ленфильм приехала Фурцева. Шло собрание в
актовом зале. Киселев произносил речь. В этой речи были нотки
самокритики. В частности, директор сказал:
- У нас еше много пустых, бессодержательных картин.
Например, "Человек ниоткуда". Можно подумать, что его снимала
Дунька…
И тут директор запнулся. В президиуме сидит министр
культуры Фурцева. Звучит не очень-то прилично. Кроме всего прочего
- дама. И тут вдруг - Дунька Распердяева. Звучит не очень-то
прилично.
Киселев решил смягчить формулировку.
- …Можно подумать, что его снимала Дунька… Раздолбаева,
- закончил он.
И тут долетел из рядов чей-то бесхитростный возглас:
- А что, товарищ Киселев, никак Дунька Распердяева замуж
вышла?!
Случилось это в Пушкинских Горах. Шел я мимо почтового
отделения. Слышу женский голос - барышня разговаривает по
междугородному телефону:
- Клара! Ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно
нет мужиков! Многие девушки уезжают так и не отдохнув!
Указ:
"За успехи в деле многократного награждения товарища
Брежнева орденом Ленина наградить орден Ленина - орденом
Ленина!"
Самое большое несчастье моей жизни - гибель Анны Карениной!
|
