Александр АГАРКОВ
Трепач, или Из рассказов дяди Шалико
Трепач-4, или Московские «приколы»
Я заметил (и как читатель, и как «любимый ученик» Ираклия Андроникова, тоже балующийся
устными рассказами), что почему-то наибольший интерес вызывают описания встреч именно с великими
или известными людьми, даже если в этих встречах и не было ничего особенного. Может быть, само имя
персонажа, с кем имел встречу, завораживает? Между тем, порой гораздо «прикольнее» бывают
эпизоды либо с просто знакомыми, либо с совершенной незнакомыми людьми. Впрочем, судите сами.
Далее речь пойдет о московских встречах-приколах, так условно обозначил я мои похождения в некогда
столице великого государства.
САШИК-ДЖАН, ИЛИ «ПРИКОЛКА С ПРОПОЛКОЙ»
В приснопамятные «застойные» времена был такой вид «советской барщины»,
как помощь селу. Выражалась она в разной форме, но чаще всего тот или иной коллектив закрепляли
за каким-нибудь совхозом или колхозом, а члены этого коллектива, начиная с лета и по глубокую осень,
«пахали» на колхозных полях, пропалывая, окучивая, а затем и снимая урожай
сельскохозяйственных культур. В принципе, от этого была обоюдная польза и для села, и для горожан:
летом — со свежим воздухом, осенью — со свежими овощами. Хотя кое для кого из горожан,
не привыкших «горбить на земле», это было тяжеловато. Я даже перефразировал известное
армейское выражение «умирать на полах» — когда новобранцев заставляли драить
до блеска полы в казармах, на «умирать на полях». Я как раз и ездил руководителем
от своего предприятия, был этаким главным сельхозменом в одном из пригородных совхозов. Скажу
не без гордости: не только руководил, но пахал и сам, был, что называется, «играющим тренером».
Вы спросите, а при чем здесь Москва? А вот при чем…
За высокие производственные показатели по организации сельхозработ трудящихся я был (славные
времена!) поощрен путевкой на ВДНХ! А исполнять мои обязанности на эту «поощрительную неделю»
был назначен другой человек. И вот я в первопристольной. Расслабляюсь на полную катушку, но чего-то
не хватает, как-то пресновато этак! И вдруг, о, удача, я вспоминаю, что один мой друг по прозвищу
Сашик-джан не сегодня-завтра возвращается с женой из зарубежной туристической поездки
в Румынию-Болгарию. Мгновенно в моей голове рождается план прикола, который я и решаю осуществить.
Прикинув, что Сашик-джан должен возвратиться или завтра, или послезавтра, решаю ждать его
оба дня на Киевском вокзале, куда приходят поезда с того направления.
И в первый же день становлюсь свидетелем другого прикола, организованного самой жизнью.
Вообразите себе жаркий летний полдень, Киевский вокзал, плавящийся асфальт. Даже обычная
предстартовая суматоха у поездов, кажется, прокручивается как в замедленной пленке. Я пристроился
в тени, посасываю недавно тогда появившуюся, а потому экзотическую «Фанту», и лениво
провожаю в дальний путь очередной заграничный поезд.
Как вдруг, с дикими нечленораздельными криками, рассекая, а порой и сшибая с ног некоторых
провожающих, которые уже отхлынули в противоположном от хода поезда направлении, из здания вокзала
вылетают два мужичка. Смогу ли описать их вид?!
Первый, лысый, в сдвинутой на затылок соломенной пропотевшей насквозь шляпе, комплекцией
и общим видом разительно напоминающий артиста Моргунова в его самые «толстые» годы,
только на голову ниже, но и наголову толще. И он несется впереди, бешено семеня короткими ножками.
И от этой коротизны два громадных чемодана, что тащит «колобок», ежесекундно чиркают
по асфальту, ей-Богу, даже, кажется, высекая искры стальными заклепками. При этом мужик издает
звук, замечательно похожий на гудок паровоза, этакое:
— ОУУЭАААА!
Его попутчик — как раз полная его противоположность: этакий Николай Черкасов в образе
Дон Кихота Ламанчского, но без кирасы, усов и бороды, но с не меньшими чем у толстяка чемоданами.
Он безнадежно отстает от лидера гонки, но тоже поспешает.
Зрители вокруг включились в этот спектакль, всем интересно, чем закончится этот спринтерский забег.
Кто-то из толпы орет:
— Даешь рекорд, братаны!
Из медленно пока удаляющегося поезда заметили мужиков, тянут к ним руки, подбадривают:
— Наддай! Наддай!
Слышатся крики:
— Догонят!
— Неа, не догонят!
В этот момент длинный аутсайдер гонки вдруг что-то на ходу соображает, замедляет бег,
останавливается и начинает что-то кричать лидеру.
В пылу гонки никто, в том числе и «лидер», не понимают смысла слов кричащего.
Толстяк же, поняв, что с чемоданами он безнадежно не успевает за поездом, бросает сначала
один чемодан, затем другой, но ПРОДОЛЖАЕТ БЕЖАТЬ! И, о, чудо! Он почти уже равняется с последним
вагоном, когда до него, а также до всех зрителей этой беспрецедентной гонки доходит наконец
смысл криков Дон Кихота Ламанчского:
— Не наш! Не наш! НЕ НАААШ!
Толстяк тормозит так, что, кажется, слышится даже визг его туфель, бессильно падает задницей
на раскаленный асфальт, несколько секунд, как рыба ловит ртом жаркий воздух, а затем, медленно
встав в позу «рака», поднимает голову, насколько это возможно при его комплекции,
вверх и издает нечеловеческий вой:
— ВУАААААУФФФ!
А затем перрон оглашается знаменитой и такой полисемичной трехсловной тирадой про действие
с чьей-то родственницей:
— Иэээх, моп твою ять!
Вокзал рыгочет, как на концерте Аркадия Исааковича…
Так я посмеялся в первый день. Сашик не приехал.
Наступил день второй. Снова я жду Сашика-джана на вокзале. За поездами сегодня никто не бегает,
да и жара поубавилась. А вот и бухарестский. Плавно, этак, подъезжает. Ага, надо быть начеку.
Пошел народ, нагруженный баулами, узлами, чумоданами… Где же Сашик? Ага. Вот он! Батюшки,
а узлов-то сколько! Да еще и ковер прикупил! А рядом его беременная жена, и тоже с поклажей,
не приличествующей её интересному положению. Но — тащат! Медленно подхожу сзади и, изобразив
запыхавшегося и утирая несуществующий пот со лба, воплю прямо им в спину:
— Привет, Сашик-джан!
Сашик несказанно ошарашен, что я вижу по его обернувшейся физиономии:
— Ты?!
— Я!
Но жена Сашика, Наташа, кажется вот-вот упадет, как тот вчерашний мужик:
— Шалико Нагапетович! Откуда? Что случилось? — она знает, кто я и чем занимаюсь
в летний период. Более того, ее муж сразу же после возвращения должен отбыть на барщину в наш подшефный колхоз!
— Да вот, — говорю, — приехал за Сашиком. Срочно нужно лететь, людей не хватает!
— Шутите?! — человек с высшим образованием, учительница, но очень доверчивая. И я это знаю.
— Какие могут быть шутки! Командировали! Вот командировочное, — машу у нее перед носом
своим командировочным. — Надо лететь, Саша.
Сашик-джан, тоже известный прикольщик, уже все понял и вступает в игру:
— Вот незадача, Наталья! Придется ехать! Когда самолет?
— Вечером, — говорю я. — Вот билеты. — Достаю два билета, мой
и моей сослуживицы, с которой нам через несколько дней улетать.
У Натальи отпадает челюсть, глаза наполняются слезами. Я уже начинаю жалеть о затеянном:
вдруг родит прямо на Киевском?!
— Как же так, всхлипывает Наташа, — а я?
— А вам придется лететь одной! У вас на когда билет?
— На завтра! — она устало опускается на чемодан и с затаенной надеждой в голосе спрашивает:
— Так вы не шутите?
«Какой же я гад!» — думаю я. «А Сашик-джан, так гад еще больший»!
Счас родит!» — И я вслух говорю:
— Шучу, конечно, Наташа! Ну, в самом деле, кто же пошлет в командировку из-за прополки?
Из глаз молодой женщины льются слезы счастья! Она настолько рада, как будто только что еще раз
вышла замуж или ее любимый, как в американских боевиках, восстал из ада!
— Ну и сукин же вы сын, Шалико Нагапетович!
— Не скрою!
А вечером мой друг Сашик-джан отомстил мне по-устькамански, пригласив в кафешку и напоив
отвратительным… казахстанским вином! Что ж, долг платежом красен!
А вот и другая история…
НЕМНОГО О ТОПОГРАФИИ, или КАК НИКОЛКА ПОПИСАЛ НА ТЕАТР ВАХТАНГОВА
Мы с моим другом и сослуживцем Николкой как-то были проездом в Москве, возвращаясь из командировки,
из Белоруссии. И остановились в столице на три дня. Да так удачно! Прикиньте: в те времена (конец
восьмидесятых) остановиться почти за бесплатно в Москве! Впрочем, все по порядку.
Стало быть, пришли мы к нашему московскому начальству — не начальству, но так, из одного
же министерства, и говорим:
— А не могли бы вы, Людмила Семеновна, устроить нас в Москве на пару дней? В общагу, скажем,
а то в гостинице — не в протык!
— А и то, — ответствует директриса, — в общагу — фиг! А вот есть у меня друг,
Вася, может он вам и поможет. Вот я ему сейчас позвоню.
— Алё, говорит, — Вася, тут у меня периферийщики казахстанские, ага, двое. Пристроить бы.
Ага, ага, ага. — И трубку кладет.
— Чешите, — говорит, — на площадь Маяковского, в метро. Там, — говорит, — возле
скульптурной группы революционных матросов с маузерами вас и будет ждать Василий. А в руке у него,
чтобы узнали, будет свежий номер «Комсомолки». И у вас тоже должен быть такой же.
«Ну, детектив», — подумали мы про себя, а вслух сказали:
— Спасибо! И вот вам шоколадка!
Приехали в метро. Действительно, стоят скульптурные группы революционного пролетариата с маузерами.
А Василия нет. Ждем-пождем. Как вдруг подходит этакая дореволюционная парочка: дед да баба, но только
городской интеллигентский вариант: старичок в канотье, а-ля Старик Хоттабыч, а бабуля — вылитая
старуха Шепокляк, вся сама из-под себя в розанчиках, в шляпке, тоже с фруктами, и с макияжем
на сморщенной мордашке. А в руках у пары — туды их в качель! — «Комсомолка»!
Мы с Николкой сперва засомневались, сдуру не спросили у директрисы, сколько Васе лет. Хотя, может
быть, это и он! Газета-то в руках! Посовещались, подождали еще минут пять — нет Василия.
А старички дореволюционные стоят и на нас тоже глядят. И тоже перешептываются! Тут я подхожу
к старику и говорю:
— Вы папаша, конечно, извините, но Вы не Василий ли?
— Нет, — ответствует старик в канотье, — я Лазарь Моисеевич, а это Берта Рафаиловна,
моя супруга! А Вы разве не от Сигизмунда Феликсовича, насчет польского гарнитура?
— Все! — Думаю, — влипли! Сейчас еще вспомнит про славянский шкаф. С тумбочкой.
— Нет, говорю! Обознались мы с Вами, наверное!
— Жаль, жаль, батенька! — Лазарь Моисеевич смеется мелким местечковым смешком, обнажая
великолепные импортные протезы. — Да не шпионы мы! Нам бы срочно гарнитур продать, едем, знаете
ли, на историческую родину. Вот покупатели назначили встречу, как в детективе! Кстати, а вам не нужен
гарнитур?
В это время кто-то трогает меня за руку:
— Казахстанцы?
— Они самые! — передо мной парнишка лет 25, худощавый, интеллигентный:
— Я Василий!
Мы киваем старой еврейской паре и желаем им сбыть гарнитур поскорей и подороже.
А Василий берет быка за рога и говорит:
— На сколько нужна квартира?
— Дня на два-три.
— Заметано! Для начала — «БББ»!
— Не поняли? — не понимаем мы.
— Ну, бутылка, банка, батон!
Хорошее начало! Идем старыми московскими переулками. Видим мощнейшую очередь у одного
из винно-водочных магазинов. Вестимо — пора лигачевской борьбы со «змием»!
Вася берет у нас необходимую сумму на водку с «винтом», банку килек и батон и буром
входит в очередь, откуда на него вопят трехслойным московским матом и пытаются выкинуть.
Но не тут-то было! Вася, чувствуется по экспрессии, здесь свой в «доску», поэтому
минут через десять вылетает из толпы, как пробка из шампанского, с батоном, банкой и бутылкой.
— Вперед, мужики!
Еще минут десять петляем по старой Москве и, наконец, заходим в какое-то обветшавшее донельзя
здание, которое внутри, впрочем, оказывается вполне цивильным офисом с приличествующей техникой.
Но облупившимися обоями, то тут, то там заклеенными красочными плакатами с голыми
«бабешками-календарями». Там вокруг стола сидит капелла человек из четырех и допивает
третий, судя по столу, пузырь. Нашу бутыль встречают возгласами:
— О-го-го, «винт»!
Тотчас же скручивается головка «винта», всем наливают:
— Ну, за знакомство! — Все знакомятся. Выпиваем, закусываем. Снова выпиваем.
Ну, на семерых — сами понимаете! Вася берет денег еще на одно «БББ» и исчезает.
А я пока травлю москвичам анекдоты. Через полчаса я уже свой «в доску»! Возвратившийся
Вася дает нам адрес, ключи и инструкцию:
— Мужики! Две комнаты — в вашем распоряжении! Холодильник, телевизор. Третья
комната — жены! Но я с ней не живу. Придет, гоните её к такой-то матери. Все.
— Как все? — не понимаем мы, — а деньги, а наши документы?
— Мужики, два пузыря — это по-царски! А документы ваши, если вы жулики, мне ничего
не дадут! Я работаю на доверии!
Правда, сегодня все это похоже на ненаучную фантастику?
Да. Так вот. Попивши с мужиками и получивши ключи и ЦУ, поперли мы восвояси по старой Москве.
И тут, как на беду, Николку и приперло по малой нужде! А куда? В старой Москве разве туалет
общественный сыщешь? Идем, ищем хоть проулок какой потемнее, хоть угол какой. Ан — нет!
А Николку еще дюже припирает, невмоготу совсем.
— Ну, — говорит он мне, — Сашкец, счас прямо тут и опростаюсь!
— Погоди, — говорю в ответ. — Вон какая-то подворотня.
И точно: напротив, через улицу, арка с воротами. Ворота открыты. Вот Николка — шасть туда
и скрылся! И только, это, он туда шмыгнул, как из этих самых ворот фургон выезжает. Остановился.
Из него мужик вылез. Я еще ничего сообразить не успел, а мужик ворота закрыл на замок, сел в машину
и дал по газам!
— Постой, му… — начал было я, но автомобиль уже исчез за углом! Вот-те и на!
Надо ведь Николку как-то вызволять. Я — к воротам.
— Николка! — кричу. Нет ответа! Ах ты, мать честная, что же делать? И под воротами
ведь не проползешь! А Николки все нет. Может, его по-большому приспичило? Поорал еще раза три. Тишина.
«Дай, — думаю, — обойду здание». Обошел, просунулся между какими-то зданиями.
Гляди-ка! Да ведь это театр Вахтангова с той стороны! А я как раз у служебного входа, что
в какой-то переулок выходит. Стал. Стою. Думаю, если Николка откуда и вылезет, то меня уж точно
не минует! И как нагадал! Но вылез-то он как раз из… служебного входа театра Вахтангова!
Идет и смеется, гад! А я за него переживаю.
— Ну, Сашкец, — говорит он мне, — и попал же я в историю!
— Никак в собственное говно вляпался? — съязвил я.
— Гонишь! Бери выше! — И Николка поведал мне фантастический блиц-рассказ.
— Только загнул я за угол, смотрю, фургон на меня прет! Я — к стене. Тот свернул.
Смотрю: вокруг — никого. Ну. я прибор вынул и только на стену направил, как хлоп меня
кто-то по плечу. Я повернулся, Сашкец, не поверишь — стоит за мной сам Георгий Константинович
Жуков, головой качает и говорит:
— Нехорошо, молодой человек, вот так вот на храм искусства имени Евгения Вахтангова
по малой нужде покушаться!
— И тут я, Сашкец, от стыда сгорая и пряча прибор обратно в ширинку, понимаю, что никакой
это не Георгий Константинович, а артист Михаил Ульянов!
— Извините, — говорю, — товарищ Ульянов, бес попутал! Проездом я, а туалета рядом нет!
— Да, это наша московская беда, — качает головой артист и говорит, — Пойдемте,
я вас в наш театральный туалет сведу.
— Ну? — говорю я.
— Чё, ну? Посцяв, та й пойшов, як мовят хохлы.
— А спасибо-то хоть сказал Ульянову?
— А то как же!
АРМИК И КОСТЯН ИЗ БЕРГАМО
Под этим кодовым названием зашифрованы у меня встречи с известными артистами. Впрочем, начнем по очереди.
Как я уже упоминал в своих записках и устных рассказах, народ слушал меня с удовольствием, но
воспринимал это, скорее, как рассказы барона Иеронима Мюнхгаузена, ну, на худой конец, деда Щукаря,
мол, врет, но классно. А мне, повторюсь, было обидно, ибо привирал я не по факту, а внутри него,
чуть-чуть расцвечивая, но в основе всегда лежал реальный эпизод. Поэтому, если во время моих встреч
вдруг оказывался свидетель, которому я ранее рассказывал о своих предыдущих чудо-встречах,
тут уж я отрывался вовсю, говоря:
— Ага, а ты не верил? Вот — смотри.
И вот однажды ехали мы на Кавказ через Москву с женой и ее подружками. Стоим с ними на Ленинградском
вокзале и ждем поезда, чтобы девчонкам уехать. Как слышу я разговор возле одной из касс:
— Девушка! — очень знакомый голос. — Мне срочно нужен билет до Ленинграда.
Я на съемки опаздываю!
— На «съемки»! — улавливаю я. — Артист, что ли? — Подхожу ближе,
сбоку. Точно — Джигарханян! Билет ему, видите ли, подавай! А кассирша тихо отвечает:
«Билетов нет, билетов нет». Ну что, дружище, как ей возразить? Но Джигарханян очень
этак интеллигентно возражает:
— Поймите, голубушка, съемка срывается. И как галантный армянин, считаю своим долгом сделать
даме презент. — И Джигарханян достает из своего портфеля громадную плитку шоколада
«Гвардейский» и сует вместе с документами в окошечко.
«Ого! — думаю я себе. — Я б за такой шоколад куда хочешь тебя отправил, браток,
ажник хоть и на Соловки!». — А сам иду к нашим девчонкам и говорю:
— Вот, блин, не верили вы, что судьба сталкивает меня с великими? Так вот вам Армен
Борисович Джигарханян собственной персоной! Прошу любить и жаловать!
— Где, где? — бестактно громко и наперебой тараторят девахи, а я уже и не рад, что
возмутил спокойствие. Но девахи идут и бесцеремонно глазеют на артиста чуть ли не в упор. В руках
Джигарханяна уже вожделенный билет, он поворачивается и нос к носу сталкивается с горящими глазами
периферийных девочек:
— Вам что, автограф?! — рычит артист.
Девчушки рассыпаются кто куда. А Джигарханян, тоже рассыпая в воздухе колоритную смесь русских
и армянских заборных выражений, уже мысленно в Ленинграде, чтобы вскорости порадовать нас всех
еще одной высокохудожественной картиной с его участием. Девки — в шоке. А я хожу гоголем!
Да не Николай Васильичем, — птицей, дурашки…
История с Костяном вообще фантастическая. И если бы рядом не было жены, вряд ли бы кто в нее поверил.
Вот я опять в Москве. С женой. Лето. Красная площадь. Лобное место. Я стою подле него и курю.
Жена стоит за туфлями в ГУМе. Мой видок: джинсы «Montana» — по тем временам — вещь
штучная. Тапки «цебовские», маечка польскенькая, неброская такая. И роскошная борода
а-ля Карл Маркс в молодые годы. И, значит, стою, гляжу, как из Спасских ворот барракуды
правительственные шмыгают со всякими Пельшами-Мельшами. Куранты, этак, знакомо:
— Тим-тарам— татарам-тарам!
Почетный караул:
— Цок — чмяк! Цок — чмяк! Цок — чмяк! Клац! Клац! Клац!
— Хоррошо!
А тут жена выходит, прямо чуть не плача:
— Туфли, — бает, — кончились!
— Да и хрен с ними! Не бери в голову! Всё — вздор!
Как вдруг бац меня кто-то по спине:
— Привет, Борода!
Оборачиваюсь: группа парней плюс дедок какой-то древний. А хлопнувший меня — до боли
знакомая рожа! Но, как всегда бывает, когда в незнакомом городе встречаешь какое-то знакомое лицо,
то сразу не вспомнишь, кто же это? Вот черт, неудобно! Что сказать в такой ситуации? Смотрю на жену.
По ее лицу вижу: и ей этот тип знаком. Отвечаю:
— Здорово!
Он в ответ:
— Ну, ты как, все там же?
— Ага! А ты? — а сам мучительно вспоминаю: кто же это, черт возьми, с Кавказа,
из Казахстана? Нет, не помню.
— Ну и я тоже, где ж мне еще быть.
— Ну ты, старик, заходи, звони, если что. Номерок-то помнишь?
— Ясное дело! — вру я. Вот дурацкая ситуация! Мой визави, маленький, живой,
чернявенький, чем-то слегка напоминающий негритенка, жмет мне на прощание руку и вместе с товарищами
удаляется восвояси. Мы с женой секунду смотрим друг на друга:
— Костя! — говорит жена.
— Райкин! — добавляю я, и мы громко смеемся. Но немного сомневаемся. Я вижу, как
от удаляющейся группы в сторону отходит старичок, и догоняю его:
— Простите, папаша, это был Костя?
— Конечно! Но почему вы спрашиваете? Вы же…
— Да он, наверное, обознался!
— Да? А я думал, что вы — москвич, его знакомый. У Кости много друзей. Идем с просмотра
нового фильма «Труффальдино из Бергамо». Костя там главную роль играет. И Аркаша там был…
Да… Ну что ж, бывает, молодой человек. Всего доброго!
— До свиданья!
Так и не понял, обознался ли артист или тоже просто «прикололся» над приезжим.
— Заметь, — сказал я, подходя к жене, — от этих артистов просто отбоя
нет — ни в столице, ни на периферии, туды их всех в качель!
Такие вот две встречи. Но далеко не все. О чем — в свое время… А названия-то новых
глав какие! «Как я крал мыло в московских театрах и что из этого вышло».
«Михаил Ульянов и зеркало заднего вида». «Парик Кобзона»,
«Курим в тамбуре с Шукшиным». «Тетя Пельтцер, дайте закурить!» и т.д. и т.п.
2 июля 2001 г.
Трепач-5
СНОВА МОСКВА
Эх, столица, едрёна-матрена! Как же я любил бывать здесь, в командировках ли, на отдыхе, проездом…
И сколько удивительных встреч и событий она мне подарила! Об одних я уже поведал в предыдущих записках,
о других — рассказ впереди. Однако, как пелось в песне в одном из кинофильмов: «Москва —
она у каждого своя». У меня — своя Москва.
Бывал я в ней раз двадцать, а может, и больше. Иногда день-два, иногда — неделю, самое
большее — месяц. Что я делал в свободное от командировочных заданий или учебы время? Разумеется,
хотя и не любил этого, в первую очередь, чего уж врать, бегал по магазинам в поисках тотального
тогда дефицита. Тогда даже карты метро Москвы привязывались к магазинам и торговым центрам. Так что
магазины во всех концах Москвы я изучил основательно. Однажды даже пришлось стать «чекистом».
Этот термин, кстати, я придумал на ходу и тут же выдал этот перл жучкам-перекупщикам, от чего последние
пришли в восторг. Поясню, отойдя немного в сторону от плавного повествования, что имелось в виду.
Кто-то помнит, а кто-то нет, что в застойные времена про доллары-шмоллары мы почти не имели понятия.
Это сейчас мы стали послушными слугами «зеленого друга», да такими умильными, что, кажется,
будь изображены не долларах не лица американских президентов, а их задницы, так и те расцеловали бы
со звучным цмяком, как мерзко целуются американские киногерои. Дело доходит просто до маразма, когда,
в общем-то, невзрачные по исполнению, бледные купюры холят и лелеют пуще собственного дитяти:
и дунуть-то на доллар не смей, не сомни, не запачкай! У…бище — да и только!
М-да, так вот. Долларов, говорю, тогда мы почти не видывали. А был им придуман как бы
эквивалент — боны «Внешпосылторга», за которые в магазинах системы «Березка»
можно было отовариться на все сто.
А в народе эти боны называли чеками. И вот в одну из поездок сестра моей жены снабдила нас
пятьюстами чеками — по тем временам — целым состоянием! Во всяком случае, на
эти «деньги» мы могли одеться-обуться всей семьей!
И понес нас черт по «Березкам». Находить эти магазины было довольно просто,
нужно было только знать район. А там, прикиньте, будто стадо гиппопотамов проломилась по джунглям,
образовав в сплошном сплетении лианотрав дорожку. То же самое было и среди жилых массивов. Если
внутри них стоял магазин «Березка» — к нему «не зарастала народная тропа»,
проложенная порой помимо тротуаров — напрямик. А главное, вокруг да около «Березок»
всегда вилась шобла-вобла подозрительных личностей в основном почему-то из южных республик. Но было
немало и москвичей, и выходцев из других весей-шмесей. Как только ты подходил к «Березке»,
к тебе кидалась толпа с единственным вопросом:
— Чеки есть?!
Устав отвечать всем одно и то же, я придумал свой прикол, звучавший так:
— Братцы! Да я и сам «чекист»! — Чем обычно вызывал здоровое рыготанье
натуральных «чекистов»-перекупщиков.
— Оригинально! — говорили они.
— Спрашиваешь! Чай, не лаптем щи хлебаем!
Забавно было проделывать такой эксперимент. В то время я увлекался фотографией, поэтому всегда
носил с собой «Зенит» с телевиком. Так вот, стоило направить аппарат на «Березку»,
как от ее входа «чекистов» буквально ветром сдувало!
Да, а что это меня к «чекистам»-то понесло? Блин, иногда, применяя метод изложения
рассказа в рассказе, который, как помните, блистательно был апробирован еще в сказках
«Тысяча и одна ночь», я теряю нить беседы. Ах, да! Это чтобы рассказать, как же я проводил
в Москве свободное время. Но не следует считать меня этаким челночником-барахольщиком. Нет. Чаще
в свободное время я посещал театры, концертные залы, музеи, картинные галереи. Или просто
«шел-шагал по Москве», познавая разные ее уголки. Вот на ниве культурных мероприятий,
в-основном, и случались у меня удивительные или просто запоминающиеся встречи. Вот одна из них.
СМЕРТЬ ЧЕКИСТА
На сей раз речь пойдет о чекисте настоящем — Юрии Владимировиче Андропове. Итак, было начало
февраля 1984-го, хотя погода стояла скорее осенняя. Я находился в Москве на учебе. Обычно после занятий,
когда была нужда, заходил на Огарева, аккурат против тогдашней Прокуратуры СССР, где был междугородный
переговорный пункт, и, в пределах выделенного скудного лимита, звонил любимой жене в Казахстан.
И вот однажды я надыбал чудо-телефон-автомат! Он, голубчик, сожравши одну монетку, мгновенно
«наедался», а далее не просил, как обычно, следующей порции, а, как бы это поточнее выразиться,
как бы «срыгивал», то есть дергался, кляцал, но продолжал соединять! И это было хорошо!
Я мог беседовать с женой минут по 10-15 на одну единственную монетку! Так продолжалось несколько дней,
пока я, дурак, из пролетарской солидарности не показал одному жаждущему (под великим, ессно, секретом!)
чудо-прибор! Когда дня через два я пришел к автомату, то просто опупел! Возле него собралась такая
шара египетская, что меня просто отодвинули в угол, сиди, мол, и не рыпайся — и без тебя халявщиков
хватает! Вот и будь после этого меценатом! Само собой, такое вавилонское столпотворение не могло уберечь
от зоркого взгляда бдящих — автомат срочно отремонтировали. Но в тот день, о котором пишу,
автомат еще работал «исправно».
Итак, звоню жене. Так, мол, и так. А она — какие там у вас, в Москве, новости? Что там насчет Андропова?
— А что Андропов, — ответствую, — болеет!
— Как болеет, — кричит жена, — по телевизору передают, что умер!
Вот-те раз! Заканчиваю разговор и мигом — к Красной площади, там рядом. И что же я вижу?
Группа рабочих, подставив к кремлевской стене длинную стремянку, развешивает флаги с траурной каймой.
Возле меня, а я стою у Лобного места, останавливается группа немцев.
— Вас ист лос?( Что случилось?) — спрашивают туристы
— Андропов ист тот!(Андропов умер), — отвечаю я.
— О! Зэр шлехьт! (Очень плохо!)
— Я! Я! (Да, да).
— Об дер криг мёглихь ист? (Возможна ли война?).
— Ихь вердэ гецвайфельт! (Я сомневаюсь).
Поцокали языком, ушли. В воздухе, кажется, нависло какое-то тяжелое ожидание. И тут я невзначай
вспоминаю, что у меня на завтра билет на концерт «Товарищ кино», который состоится — или
теперь нет? — в киноконцертном зале «Россия». Конечно, объявят траур. Поэтому иду,
благо рядом, к кассам и интересуюсь судьбой мероприятия, в душе немного стыдясь, мол, скажут, в такое
время он о концерте думает! Как это ни странно, но концерт не отменяют! Дескать,
тематика — патриотическая, никакого веселья!
Назавтра, после занятий, покушавши по своему обыкновению бараньих котлет в одной классной забегаловке,
что аккурат в том же здании, что и ресторан «Прага», ну, вы знаете, там еще, за углом,
на Калининском, родддом им. Грауэрмана? Ну, туда, куда Шарапов Володя еще ребенка сдал! Да, ну вот.
Откушал я, это, говорю, котлет (между прочим, дешевых, но вкусных. Там, кстати, обычно еще отставные
балерины из Большого столоваются), как, глядь, начинают улицы блокировать. Так, не очень навязчиво.
Подъезжает пара-тройка «уралов» со служивыми, те высыпаются на мостовую и — в цепочку —
через улицу, хоп! А машинки — попа к носу, попа к носу, трах-тибидох — и перекрыли улицу.
Все: что, как? А ответ один — траур! Я — в метро! Хрен там!
— Куда?! — Туда! — Спецпропуск есть? — Нетути! — Тогда — Низьзя! —
А куда можно? — Куда хочешь, главное — вали подальше от центра!
Я скуксился: ё-моё, пропадет культурное мероприятие! И тут, святая простота! — соображаю:
у меня ж билет! Ну-ка, я его заместо пропуска к словам присовокуплю. Ах, ты, язви его, сработало!
Берут, читают, еще раз берут под козырек:
— Проходите!
— Спасы! Бо!
Так доехал я в метре до площади Маяковского, но там уже — ша! Дальше — только по поверхности.
Я видел Москву военную. В кино, разумеется. И вот — впечатление полное. Я иду по всегда
многолюдной улице Горького, ныне вновь Тверской, а она как будто вымерла, несмотря на непоздний еще
час. Кругом — сплошное оцепление: войска, милиция, чекисты. Людей — единицы. Изредка
черными акулами проносятся правительственные «зилы», черные «волги». Рявкают
в матюгальники постовые на перекрестках. Все, смотрю, не ниже майоров. Мой билет — как
волшебный карт-бланш — пропускает меня через милицейские кордоны. Приятно чувствовать
себя не таким, как все, хотя бы и в такой мелочи.
Кремль оцеплен тройным кольцом «уралов», БТРов. Чего боятся, государственного переворота?
Прикидываюсь «шлангом», спрашиваю у дежурного мента — ого! — полковника:
— Чего это техники столько нагнали?
— На всякий пожарный случай!
«Дурею» дальше:
— А что, может быть пожар?
— Ты Ваньку-то не валяй, — шипит мент, — ты куда идешь, на концерт? Ну вот — и звездуй!
Я звездую. Все чинно. В фойе, что поразило, в буфете никаких разносолов, бутерброды — только
с черной икрой. «Ради траура, что ли?» — подумалось кощунственно. Отогнал эту гнусную
мысль. Взял сотку и бутерброд, помянул Юрия Владимировича. Тут и звонок. Действие началось.
Ничего, достойное действие. Вышли артисты, заслуженные и народные, известные и не очень.
Под печальную траурную музыку на экране прошли кадры, запечатлевшие теперь уже бывшего чекиста
и генсека, за время короткого правления которого все-таки почувствовались перемены. Наступила Минута
молчания. Все встали. Мертвая тишина. Только щелкают блицы фотоаппаратов…
А потом был концерт, величественный и достойный. Из которого почему-то больше всего запомнилось
проникновенное пение Нонны Мордюковой. Домой возвращался столь же «по-военному».
Наутро друзья звали проститься с генсеком в Колонный зал.
— Нет, сказал я, — не люблю покойников, хотя бы и генсеков. Кто-то сказал умную
фразу: «Запомните меня живым». И я ей придерживаюсь. А могилу главного чекиста страны
у кремлевской стены я посетил на следующий день, запечатлев ее на фото, когда над траурным холмиком
еще не было задумчивого и трагического бюста Юрия Владимировича, а стояла большая красная звезда
в окружении венков. А до начала нашего общего конца оставалось еще несколько лет…
Но хватит о траурном. Тем более что те времена в народе метко окрестили
«Пятилеткой Пышных Похорон». Вернемся к живым. Итак…
|
